Однако его бдительность в отношении самого себя не мешала ему худеть всё сильнее и сильнее. И постепенно носорог съёжился внутри своего мощного панциря до жалкого комочка. Наконец Норберт Накендик усох и ослаб так, что ноги его уже не держали. И он шлёпнулся наземь, но смотри-ка – панцирь продолжал стоять!

Норберт, или то, что от него ещё осталось, вывалился из своих могучих доспехов и кубарем скатился с каменной глыбы, которая служила ему постаментом. Низвержение прошло довольно болезненно, так как кожа у Норберта была нежной, словно у молочного поросёнка. Тем не менее он обрадовался такому повороту событий, потому что памятник его не был свергнут, а он всё-таки получил возможность поесть.

– Жаль только, – сокрушался он, – что вокруг такая темень. – (Действительно, в эту ночь было темно хоть глаз выколи: небо затянули чёрные тучи, и надвигалась гроза.) – Я с удовольствием взглянул бы на себя на постаменте.

В эту минуту ударила молния, и на мгновение в степи стало светло как днём. И тут Норберт увидел на каменной глыбе нечто такое, чего никогда в жизни не видел, потому что в саванне нет зеркал. Он увидел своего злейшего врага!

– На помощь! – пронзительно завопил он, позабыв от охватившего его ужаса, что он голоден, что он безумно устал, и пустился наутёк так быстро, как только позволяли его ослабевшие ножки. Он мчался – нагой, не разбирая дороги, по степи, по пустыне, по джунглям – и не мог остановиться, ибо он, как и другие звери, теперь тоже хотел найти уголок, где бы он мог спрятаться от самого себя.

Что с ним стало? Кто знает… Может быть, он и по сей день бегает по белу свету, но не исключено, что ему удалось найти где-нибудь пристанище и начать новую жизнь. Уже без панциря. Если вам однажды повстречается нагой носорог, спросите у него сами.

Нам же остаётся только добавить, что звери, сбежавшие от Накендика, вернулись в родные края – после того как разнеслась весть о том, что панцирь пуст.

Они не стали свергать памятник, а оставили его для грядущих поколений – в назидание.

Эта история случилась недавно. Закончив работу, я отправился в маленький ресторанчик, чтобы поужинать. Я устал и порядком проголодался, поэтому заказал себе большую жареную колбаску с доброй порцией хрустящего картофеля и бокал холодного пива.

В ожидании заказа я подумал, что неплохо было бы узнать, что нового произошло за день в мире. Я встал, быстро пересёк улицу, купил газету и, не задерживаясь, вернулся обратно.

Но что я увидел? Пока я ходил взад-вперёд, какой-то человек уселся на моё место. Чтобы быть точным, это был ребёнок.

Я всегда считал, что с незнакомцами нужно вести себя вежливо, а с незнакомыми детьми и подавно. Я сказал себе, этот ребёнок, сидевший на моём месте, вероятно, просто не знал, что он занял именно моё место, и уж совершенно точно поступил так без всякого злого умысла. Так что я подошёл к нему, дотронулся до его плеча и сказал как можно любезнее.

– Извините, пожалуйста, мой юный друг. – Я обратился к нему на «вы», так как, хотя на вид ему, вероятно, было самое большее лет семь-восемь, он был довольно крупный. – Я весьма сожалею, что вынужден вас побеспокоить, но вы случайно заняли моё место.

Большой ребёнок недоумённо поглядел на меня и ответил:

– Ничего страшного.

Признаюсь, такой ответ меня несколько озадачил. Но, собственно говоря, он был прав, ничего страшного ведь и в самом деле не случилось, я с тем же успехом мог сесть и на другое место. К детям вообще не следует сразу проявлять строгость. Итак, я опустился на стул рядом с ним и пробормотал:

– Надеюсь, вас не побеспокоит, если я присяду рядом с вами?

– Ничего страшного, – благосклонно кивнув, ответил ребёнок, взял со стола мою газету и принялся читать.

«Ну конечно, – подумал я, – откуда ему, в конце концов, знать, что я сам ещё не прочитал эту газету и как раз сейчас собирался этим заняться». Кроме того, я, как писатель, был рад видеть, что кто-то читает, особенно тот, кто не слишком в этом силён, как, например, сидящий передо мной большой ребёнок. Для того чтобы читать газету, он был ещё слишком мал – я имею в виду, слишком молод. Во всяком случае, он беспорядочно водил пухлым пальцем по строчкам, при этом так смяв газету, что я начал беспокоиться, смогу ли потом что-нибудь разобрать. С другой стороны, я не хотел обижать ребёнка и поэтому дружелюбно сказал:

– Я крайне сожалею, дорогой друг, позднее я с удовольствием предоставлю свою газету в полное ваше распоряжение, однако сперва я сам хотел бы её почитать.

– Ничего страшного, – пробормотал этот большой ребёнок и как ни в чём не бывало продолжил своё занятие.

Во мне зашевелились сомнения: а не продиктовано ли его поведение дурными намерениями? Признаюсь, в этот момент я уже был почти готов что-то предпринять. Но так ничего и не сделал. Кроме того, как раз подошёл официант и поставил передо мной блюдо с картошкой и кружку с пивом. Пока я разворачивал салфетку, большой ребёнок уже приступил к трапезе. Похоже, его голод был сильнее моего, потому что жареная колбаска с картофелем начали с невероятной скоростью исчезать у него во рту.

– Собственно говоря, – запротестовал было я с некоторым упрёком в голосе, – этот ужин я заказал для себя…

– Ничего страшного, – успокоил меня этот наглец, заталкивая в рот последний кусочек колбасы.

Только изверг способен отнять еду у голодного ребёнка. В общем-то, мне было даже приятно видеть, что она пришлась ему по вкусу. Кроме того, у меня появилась возможность наскоро просмотреть свою основательно измятую газету. Я разгладил её на столе и протянул руку к кружке с пивом, но тут увидел, что мой юный друг уже поднёс её к губам и, не отрываясь, одним глотком осушил! Хотя подобное достижение само по себе достойно восхищения, я тем не менее посчитал, что пора положить конец этому безобразию. Разумеется, я переживал не из-за себя – я опасался за здоровье молодого человека. Пиво в таких количествах для ребёнка столь нежного возраста, безусловно, вредно! Поэтому я несколько строже, чем прежде, сказал:

– Боюсь, дорогое дитя, это не пойдёт вам на пользу.

– Ничего страшного, – заверил он меня, при этом у него в животе так весело заурчало, словно со мной говорило брюхо сытого бегемота.

Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь подумал, будто я испытывал хотя бы малейшее нерасположение к этому ребёнку, который, очевидно, не имел в виду ничего дурного. Просто я всё сильнее хотел есть, а ведь созерцанием чьей-либо трапезы сыт не будешь. К несчастью, у меня не оказалось при себе достаточной суммы, чтобы повторить заказ. Тут я вспомнил, что дома у меня оставалось немного молока и хлеба – что ж, на ужин как раз хватит. Я расплатился с хозяином за то, чего не ел и не пил, повернулся к большому ребёнку и извинился: