Опешивший Морхольт, казалось, готов был стоять на пристани около захваченной гвентскими оккупантами кареты до вечера, если бы из-за гордо выпяченной груди телохранителя на противоположном диванчике не высунулась скрытая непроницаемой вуалью голова и не проговорила укоризненно:

– Ну так что? Мы сегодня куда-нибудь едем, о великий воин?

– Д-да? – с трудом выдавил Морхольт.

– Тогда дверь за собой закройте с той стороны, не откажите даме в милости.

Последние слова своенравной гвентянки и первые, но, скорее всего, далеко не последние, самого Морхольта, потонули в грохоте захлопываемой яростно дверцы.

Не дожидаясь ни указаний, ни переадресации потока морхольтова красноречия в свой адрес, сообразительный оруженосец улада уже подвел ему такого же могучего и черного, как сам хозяин, жеребца, и первый рыцарь королевства, скрежеща зубами и сверкая глазами, в мгновение ока оказался в седле.

– Пошел, дурак!.. – рявкнул он кучеру, вытянувшему шею в боязливом ожидании сигнала, и длинный гибкий кнут свистнул над спинами четверки, отправляя ее с места вскачь по короткой, но извилистой дороге, ведущей из порта в город.

Если брат королевы надеялся по дороге заглянуть за задернутые занавески экипажа, то его ждало полнейшее разочарование: Белый Свет еще не видел так тщательно и качественно задернутых занавесок.

А заглянуть за них, наверное, всё-таки стоило бы.

Из чистого любопытства.

Потому что внутри в полном разгаре шел военный совет опергруппы по освобождению Конначты.

Откинувшись на мягкую спинку набитого пружинами и конским волосом дивана и нервно барабаня пальцами по коленке, лицо временно исполняющее обязанности дочери гвентского короля увлеченно тарахтело, глуповато подхихикивая при каждом слове:

– …По-моему, я произвела на него впечатление!.. Вы выдели, как он на меня смотрел? А как не отдернул руку? А эта странная фраза – «Это для вас»?.. По-моему, он принадлежит к самому распространенному типу мужчин, которым нравятся только те женщины, что заставляют себя завоевывать. Сдается мне, наш брак может оказаться не такой уж и мучительной формальностью, как мы боялись. Как вы считаете, дядюшка Ри?

Эрл побагровел, Кириан сдавленно заржал в кулак, и был почти без заминки поддержан отрягом. Горничная скроила ханжески-оскандаленную мину, но тотчас надула смехом щеки и, не выдержав, тоже расхохоталась.

– Ну всё, хватит! Пока мы одни, лучше выходи из роли, Агафон. Значит, так. Во время личного общения сегодня вечером тебе предстоит…

Пыля и стреляя из-под колес осколками щебенки, карета в угрюмом сопровождении первого рыцаря Улада и его не менее веселой вооруженной до зубов свиты неслась в Бриггст. А из опущенных окон ее, полностью исключая возможность подслушивания, доносилось яростное дребезжание вдрызг расстроенного и вхлюп подмоченного банджо и разухабистый вокал Кириана Златоуста:

Зеленою весной, у самых Бриггста стен,

Эссельте с кавалером встречается,

Он сделал ей поклон, она ему книксен,

Большая здесь любовь намечается.

Эссельте

Морхольту отдана

Как флейта,

Душа ее нежна.

Как-кап-кап, уж изо рта Морхольта

Капает сладкая слюна…

Покои, отведенные усталым путникам в замке графа бриггстского, оказались просторными, уютными и, самое главное, действительно покойными. Никто не нарушал тихого уединения гвентянской партии. Даже обычно любопытная прислуга, натаскав в безбрежную керамическую ванну[27]горячей воды для принцессиного омовения с дороги – и та проворно удалилась, стоило лишь Олафу задать им пару нейтральных вопросов.[28]

Через два часа вся экспедиция была отмыта, отчищена, побрита, и собралась в общем зале у камина, над которым, сладко вытянув кисти, дремал и сушился Масдай. Рядом стоял, медленно заряжаясь фоновой энергией магического континуума, старинный гвентянский символ плодовитости. Но не успели они рассесться по креслам и перевести дух, как в дверь, ведущую в отданное под гостей крыло, постучали. И конунгу, добровольно выполняющему роль привратника, нервным лакеем в ливрее цветов хозяина палат была вручена записка, свернутая вчетверо и запечатанная увесистой красной восковой лепешкой с гербом.

– От Морхольта, – с видом эксперта заявил Ривал, бросив взгляд на символы, выдавленные в теплом еще воске. – Его герб.

– Дрессированная собака, играющая в футбол? – озадаченно озвучила рисунок на печати Серафима.

Эрл хохотнул звучно, и не без сожаления внес коррективы:

– Вздыбленный медведь, попирающий клубок змей.

– Почти угадала, – легкомысленно повела плечом Сенька.

– Записка… Простая… – пренебрежительно усмехнулся Кириан и легко тронул струны неразлучной арфы. – Не труппа трубадуров на мостовой с серенадой, не акробат в окне с букетом и колье, не клоуны с уморительными мартышками и трюками под дверью… Лакей, чернила и пергамент. Пергамент, лакей и чернила. Чернила, пергамент и лакей. И бордовая блямба размером с тарелку… Полное отсутствие фантазии. Сирость. Убожество. Одним словом, Морхольт и еще морхольтнее. И что же его сиятельство желает поведать своей суженой таким банальным образом, интересно мне знать?

– Надеюсь, сообщает, во сколько у них тут ужин, – зябко кутаясь в голубой махровый пеньюар, пробурчала суженая в такт своему распевающему грустные песни желудку.

– Надеюсь, не слишком поздно, – донес свои чаяния отряг до всех заинтересованных, очень заинтересованных и чрезвычайно заинтересованных лиц.[29]

– Надеюсь, не слишком рано, – встревоженно нахмурилась Серафима.

– Ужин не может быть слишком рано по определению! – негодующе вскинул бард мокрые кудри. – Кроме тех случаев, когда ужин вовремя, он отчаянно запаздывает! Как и завтрак с обедом, впрочем.

– Это тебе так кажется, – мрачно предрекла царевна и продолжила, не дожидаясь выброса тучи горячих протестов, сопровождаемых излияниями дымящегося сарказма: – До тех пор, пока товарищ Морхольт или его прихлебатели не подошли к нам с умным видом и не полюбопытствовали, кто этот мужик в женском платье, изображающий принцессу.

Кириан больно прикусил язык.

– Ты же говорила, что твой план непотопляем! – возмущенно, с обертонами зарождающейся паники, возвысил сиплый голос Ривал.

– Вот именно!!! – подскочил Агафон.