Англичанин спросил:

– Ты что-нибудь видишь?

– Я вижу мужчину.

– Как он выглядит?

– Он – как ты, только еретик. Избегай его. Ты будешь делать так, как я говорю?

– Я всегда так делаю.

Англичанин поцеловал ее руку и положил ей на ладонь рулончик франков.

– Слишком много, – сказала она.

– Ты всегда так говоришь.

– Потому что ты всегда даешь мне слишком много.

Через час после восхода солнца они пересекли границу Италии. Давно Габриель не был так счастлив, покидая какое-то место. Он повел машину в направлении Милана, пока Анна спала. Ей снились кошмары, она металась, ведя какие-то свои бои. Когда сон наконец окончился, она проснулась и широко раскрытыми глазами уставилась на Габриеля, словно напуганная его присутствием. Потом закрыла глаза и вскоре возобновила борьбу.

В придорожном кафе они молча поели, словно изголодавшиеся любовники, омлеты с хлебом, кофе с молоком. На протяжении последних миль перед Миланом они в последний раз договаривались о своих планах. Анна полетит в Лиссабон; Габриель оставит себе «мерседес» и поедет на нем в Рим. В аэропорту он подъехал к тротуару там, где оформляли вылет, и запарковал машину.

– Прежде чем мы продолжим, я хотел бы знать одну вещь, – сказал он.

– Вы хотите знать, почему я не сообщила цюрихской полиции о пропавших картинах.

– Совершенно верно.

– Ответ прост: я им не доверяю. Поэтому-то я и ответила на ваш звонок и показала вам место, где отсутствует коллекция. – Она взяла его за руку. – Я не доверяю швейцарской полиции, мистер Аллон, и вы не должны ей доверять. Я ответила на ваш вопрос?

– На данное время.

Она вышла из машины и исчезла в аэровокзале. Ее запах держался в машине до конца этого утра, как и простой вопрос, без конца крутившийся в его голове. Почему банда профессиональных воров потрудилась украсть коллекцию Рольфе и оставила Рафаэля висеть на стене гостиной?

* * *

В Риме пахло осенью – горьким кофе, чесноком, жаренным на оливковом масле, дымом от горящих поленьев и сухими листьями. Габриель остановился в маленькой гостинице на Корсо д'Италия, напротив виллы Боргезе. Окна его комнаты выходили в крошечный дворик с неработающим фонтаном и зонтами, свернутыми на зиму. Габриель залез в постель и сразу заснул.

Ему давно не снилась Вена, но что-то, виденное в Цюрихе, заронило искру в его подсознание, и Вена снова стала сниться ему. Сон начался, как всегда, с того, что Габриель пристегивал сына на заднем сиденье машины, не зная, что пристегивает его к бомбе, заложенной палестинцем, поклявшимся уничтожить его. Он целует жену, в последний раз желает ей спокойной ночи и отходит от нее. Тут машина взрывается. Он поворачивается и начинает бежать. Во сне у него уходит несколько минут на то, чтобы добежать до машины, хотя она стоит всего в двух-трех ярдах от него. Он обнаруживает, что бомба в клочья разорвала его сына. На переднем сиденье – обугленная женщина. Теперь вместо Леи это Анна Рольфе.

Наконец он вырвался из объятий сна. Проснулся среди мокрых простыней, посмотрел на свои часы. Он проспал двенадцать часов.

Габриель принял душ и оделся. На дворе было уже далеко не раннее утро, пышные белые облака мчались по лазурному небу, ветер гулял по Корсо д'Италия. Ночью была буря, и от порывов ветра на лужах остались крошечные белые гребешки. Габриель дошел до Виа Венето, купил газеты и стал читать их за завтраком в кафе.

По истечении часа он вышел из кафе, дошел до телефонной будки и набрал по памяти номер. Клик… ум-м… клик. Наконец послышался голос, слегка отвлеченный, похожий на эхо: «Да?»

Габриель назвался Стивенсом, одним из своих старых рабочих имен, и сказал, что хотел бы пригласить на ленч мистера Бейкера в «Иль Драппо». Пауза, снова клик, снова ум-м и словно разбился фарфор. Затем голос зазвучал снова:

– Мистер Бейкер говорит, что ленч в «Иль Драппо» его устраивает.

Затем связь прервалась.

* * *

Габриель ждал два дня. Каждое утро он рано вставал и бегал по тихим дорожкам виллы Боргезе. Затем шел на Виа Венето пить кофе у стойки, где работала хорошенькая девушка с каштановыми волосами. На второй день он заметил священника в черном одеянии, чье лицо показалось ему знакомым. Габриель напряг память, но не мог вспомнить, чье это лицо. Он попросил у девушки счет и обнаружил на обратной стороне номер ее телефона. Смущенно улыбнувшись, он, уходя, положил счет на стойку бара. А священник остался в кафе.

Днем Габриель долго проверял, нет ли за ним хвоста. Он бродил по церквям, изучая фрески и алтари, пока не заболела шея. Он чуть ли не чувствовал рядом с собой Умберто Конти. Подобно Ари Шамрону, Конти считал, что Габриель наделен особым даром, и, как и Шамрон, любил Габриеля. Иногда он заходил за Габриелем в его осевший pensione[7]и вытаскивал его в венецианскую ночь смотреть на произведения искусства. Он говорил о картинах, как иные мужчины говорят о женщинах. «Посмотри, какое освещение, Габриель. Посмотри, какая техника, а руки – Бог мой! – какие руки».

Соседом Габриеля в Венеции был палестинец по имени Саеб, тощий интеллигент, писавший взрывные стихи и огнедышащие трактаты, в которых сравнивал израильтян с нацистами. Он сильно напоминал Габриелю человека по имени Вадаль Адель Цвайтер, возглавлявшего организацию «Черный сентябрь» в Италии, которого Габриель убил на лестнице многоквартирного дома в Риме, на пьяцца Аннабальяно.

«Я был в составе особого подразделения, мисс Рольфе».

«Какого особого подразделения?»

«Контртеррористического отряда, выслеживавшего тех, кто совершил акты насилия против Израиля».

«Палестинцев?»

«По большей части – да».

«И как вы поступали с этими террористами, когда находили их?»

Молчание.

«Скажите, мистер Аллон. Что вы с ними делали, когда находили их?»

Поздно вечером Саеб, словно призрак Цвайтера, заходил в комнату Габриеля – всегда с бутылкой дешевого красного вина и с французскими сигаретами, – садился, скрестив ноги, на пол и читал Габриелю лекцию о несправедливостях, чинимых палестинскому народу. «Евреи! Запад! Коррумпированные арабские режимы! У них у всех руки в крови палестинцев!» Габриель кивал, попивая вино Саеба и беря очередную его сигарету. Время от времени он вставлял собственное осуждение Израиля. «Это государство долго не продержится, – заявил Габриель в одном из своих наиболее памятных изречений. – Со временем оно рухнет, как и капитализм, под грузом присущих ему противоречий». Саеб был настолько тронут, что включил вариант этого высказывания в свою очередную статью.