Волков: 13 января 1953 года в печати появилось сообщение о кремлевских «врачах-убийцах»…

Евтушенко: …Я был потрясен просто! И я же написал стихотворение о врачах-убийцах. Но там не было ничего антисемитского… Как же все-таки у меня еще жило понимание того, что товарищ Сталин – это командующий Красной армией! А врачи! Его отравить хотели!.. Я тоже поверил в это! Помню, я ехал в трамвае до Литинститута – туда ходила прямая линия от Самотёки, от моей, от 4-й Мещанской, так люди все сидели съежившись. В институте у нас было, по-моему, двое только евреев тогда: Алла Киреева и Лёня Жуховицкий. Они стояли, когда я вошел, в курилке – а вокруг них вакуум. Никто к ним не подходил, никто их не оскорблял – просто смотрели, что с ними будет. Я пересек тогда эту невидимую границу и пригласил их в столовку. Ну, не в столовку – была рядом чайхана азербайджанская, там и выпить можно было. И Алла разрыдалась. С ней истерика была. А потом, через много лет…

Волков: Она не хотела вспоминать про тот день?

Евтушенко: Там посмешней еще было. Я ей говорю: «Ты помнишь, вас же только двое евреев тогда и было в Литинституте? Помнишь, как ты заплакала?» – «Я помню, как я заплакала, – говорит. – Конечно, было страшно тогда. Только с чего ты взял, что я еврейка?» Вы знаете, я чуть не умер со смеху. Потому что я и ее хорошо знал, и дядю ее, Арона Яковлевича Лихтентула, и ее маму, за которой я, между прочим, пытался безуспешно приударить в свое время… Ну бог с ней, подарим ей ее тайну.

Кстати, был еще эпизод со Светловым интересный. Я официально не занимался у Михал Аркадьича, но часто ходил к нему, хотя был на семинаре у Захарченко. И в тот день я вспомнил, что сейчас у него занятие, и пошел к нему. А после семинара мы с ребятами соединились – несколько ребят вокруг Светлова, – мы иногда уходили, куда хотели, проводили семинары в баре № 4 на Пушкинской… И мы пошли в Дом литераторов. Мы хотели быть со Светловым в тот день. Понятно, да?

Волков: Ну конечно.

Евтушенко: Вот и представьте себе: с одной стороны, у меня возникало понимание, в какое тяжелое положение попадают евреи, так? И в то же время меня это не остановило. Я написал это стихотворение!

Волков: О врачах-убийцах.

Евтушенко: Но там ничего не было антисемитского, там нигде слово «еврей» не употреблялось, ничего такого не было…

Волков: «Убили, кажется, эти же…»

Евтушенко: «Эти же», да. Видите, как всё перепутано! «Никто из убийц не будет забыт, / они не уйдут, не ответивши, / пусть Горький другими был убит, / убили, мне кажется, эти же…» Написал – и в этот же день пошел к Михал Аркадьичу. Мы понимали, что его нельзя оставлять одного. И я понял, что нельзя оставлять Аллу с Лёнькой.

Волков: А что было в семье Барласов? Вам посоветовали этих стихов не печатать, да?

Евтушенко: У меня был в Москве друг Володя Барлас. Бывший мой одноклассник. Его семья жила в Кривоколенном переулке, где на квартире у Веневитинова Пушкин читал «Бориса Годунова». Это был дом, где мне впервые прочли Пастернака. Барлас меня научил любить Пастернака, Пастернак для меня был сложен в свое время. Я часто бывал у Володи Барласа, он написал первую большую статью обо мне после Михаила Дудина. Володя, кстати, очень любил Дудина как поэта. И Дудин заслуживал хорошего отношения. Он заслуживал хорошего отношения еще и потому, что это он заставил партию – единственный раз – извиниться за Анну Ахматову.

Волков: Евгений Саныч, расскажите всё же, как получилось, что вы в семье Барласа прочли стихотворение о врачах-убийцах.

Евтушенко: Да потому что это была одна из самых моих доверительных, так сказать, семей. Которой я просто верил, куда я всегда приходил, где читал новые стихи. Чудесная была семья! Кстати, мама Володи работала в феррейновской аптеке и была уволена оттуда, потому что многих евреев начали увольнять. А потом и его папу тоже, по-моему, уволили, он был бухгалтером на Центральном почтамте, что на Кировской. И когда я прочел им стихи о врачах-убийцах, мама Володи встала передо мной на колени и сказала – это я помню очень хорошо, я повторил ее слова в фильме «Похороны Сталина»: «Боже, что они делают с нашими детьми!» – имея в виду и меня, и вообще новое поколение. Я говорю: «А что такое? В чем дело?» – «Ну Женечка, это же всё неправда! Эти врачи ни в чем не виновны! Может быть, сейчас их пытают!» – и тут ее муж тоже сказал несколько реплик, которые я потом использовал в своем фильме. И удивительное самое, что когда я узнал, что в одном доме с ними жил Валерий Гинзбург, оператор замечательного фильма Александра Аскольдова «Комиссар», то я его пригласил на роль отца Барласа. И он прекрасно сыграл эту роль. Он гениальный оператор. Помните, как косят в фильме «Комиссар»? По песку косят… Поразительно!

А когда я снимал фильм «Похороны Сталина», меня стали уговаривать на «Мосфильме», вся группа уговаривала: «Евгений Саныч, у вас столько врагов! Про вас уже говорили, что Евтушенко двуличный. Когда-то был сталинистом, писал про Сталина…»

Волков: При жизни Сталина – одно, а после смерти – другое?

Евтушенко: «Зачем вам это всё надо?» Я сказал: «Для меня это неважно. Я должен исповедаться перед будущим поколением. Мало ли какие сведения могут быть напечатаны в газетах будущего! Молодое поколение может поверить в неправду. А я предупреждаю об этом, я должен это сделать!»

Понимаете, вот я сейчас думаю, что было бы, если бы я напечатал это стихотворение о врачах-убийцах. Хотя – еще раз повторяю – там не было никакого антисемитизма, иначе я не пришел бы в еврейскую семью и не читал бы им стихи первым. И тем не менее это было бы ужасно. Но это не только я заблуждался, многие заблуждались. Очень тяжело было понять, где правда, где неправда. Всё было в людях перепутано! И во мне, и в моих товарищах.

Роберт Рождественский – еще до того, как появилось официальное сообщение об аресте врачей, пошли только нехорошие слухи и стали закрывать аптеки, – тоже написал поэму. И тоже о врачах-убийцах. И мы в Литинституте обсуждали на семинаре эту поэму. Ее даже набрали в «Комсомольской правде», она занимала большую полосу. А потом – вдруг замолчали, остановились.

Волков: Решили дать задний ход…

Евтушенко: А еще помню, как Симонов, один из лучших наших советских поэтов, но человек, сильно зависимый от Сталина и приближенный к нему…

Волков: Он, по-моему, автор лучшей книги о Сталине – «Глазами человека моего поколения». Это повременные записи высказываний Сталина о вопросах культуры. В этом смысле это уникальная книга.

Евтушенко: Уникальная книга, действительно. Потому что немногие были так близко допущены к телу вождя, что называется… Так вот он, Симонов, на дискуссии о Маяковском вдруг сказал такую вещь: если бы сейчас Маяковский был жив, то он бы, конечно, написал поэму о врачах-убийцах…

Так вот Роберта неожиданно вызвали в «Комсомольскую правду». Почему? Я никогда об этом с ним не разговаривал, он никогда не говорил об этом. Но все знали, что его поэма вот-вот выйдет. Даже стали уже говорить, что ему премию Сталинскую дадут. Он сразу взлетел у всех в цене. И вдруг – поэма не вышла! Хотя подряд уже выходили разоблачительные статьи в разных газетах, в том числе и в «Литературной газете» симоновской, которая, в общем, последняя подключилась. Она долго держалась.