Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наверху забренчали споласкиваемые кисти, леса зашатались, и вскоре живописец уже был внизу – невысокий, субтильный, в заляпанном краской черном комбинезоне и старых кедах. Самой значительной частью этого тщедушного тела выглядела, несомненно, голова с живыми карими глазами, смотревшими пытливо и слегка насмешливо. Первое время этот взгляд смущал отца Силантия, но потом батюшка привык: в этом не было злого умысла, просто живописец смотрел так всегда и на всех, даже в зеркало.
– А вы заметили, отец Силантий, – заговорил богомаз, – что в наше время с каждым днем становится все труднее найти место, где два человека могли бы спокойно поговорить, не боясь чужих ушей? И что все меньше становится разговоров, которые можно вести при посторонних? Мы все время говорим: это не телефонный разговор, по почте это посылать нельзя, это разговор не для Божьего храма… Тоска! Как вы полагаете?
– На все воля Божья, – смиренно и расплывчато ответствовал отец Силантий, беря богомаза за рукав комбинезона и деликатно увлекая к выходу из храма.
Они обошли церковь справа и уселись на прогретый солнцем штабель сосновых досок, сложенный за сарайчиком-времянкой, в котором строители хранили инструмент и материалы. Место здесь было тихое, укромное, со всех сторон защищенное от ветра и посторонних взглядов. Отец Силантий самолично позаботился о том, чтобы строители, возводившие крестильню, сегодня все до единого получили отгул, так что говорить можно было совершенно спокойно.
И не только говорить.
Отец Силантий, покряхтывая, открыл «молнию» принесенной с собою сумки и поставил на теплые занозистые доски бутылку водки, присовокупив к ней сверток с едой. Анатолий Григорьевич наблюдал за его манипуляциями, приподняв брови в веселом удивлении. Выпивать на пару с батюшкой ему было не впервой, но, как правило, это происходило по вечерам, после работы.
– Не рановато ли, отец Силантий? – поинтересовался он. – Утро все-таки.
– Утро, вечер, – проворчал батюшка, протирая рюмки полой рясы. – Какая разница, когда грешить? Сказано тебе: разговор у меня особенный… важный разговор.
– Да я же ничего и не говорю, – сдался богомаз. – Я, наоборот, своей жене всю дорогу толкую, что творческий человек просто обязан время от времени снимать стресс…
Продолжая говорить, он ловко откупорил бутылку и наполнил пододвинутые отцом Силантием рюмки.
– За что выпьем? – поинтересовался он, поднимая свою рюмку и свободной рукой мастеря себе бутерброд.
– Ни за что, – сказал отец Силантий. – Просто так выпьем. Для разгона.
– Тогда, значит, за здоровье, – сказал художник.
Выпили по первой, закусили, и отец Силантий, беря инициативу в свои руки, немедленно снова наполнил рюмки. Слегка окосевший с первой же рюмки богомаз свободно развалился на досках, вынул из нагрудного кармана комбинезона пачку сигарет и закурил, бездумно пуская дым в голубое небо и щурясь от солнца.
– Благодать, – сказал он, подставляя бледное бородатое лицо солнечным лучам. – Совсем тепло.
Птички поют…
Отец Силантий наблюдал за тем, как он курит, со смесью зависти и неодобрения. Он никогда не пробовал адское зелье, но порой его так и подмывало закурить: дьявол искал лазейки, пытаясь завладеть душой батюшки, и отец Силантий держался из последних сил.
– Вот что, Анатолий Григорьевич, – медленно сказал священник, когда они выпили по второй. – Не знаю даже, с чего начать – А вы начните с начала, – легкомысленно поссетовал богомаз, совсем уже укладываясь на доски и вытягиваясь во всю длину, подперев голову ладонью. – Или вовсе не начинайте, если в чем-то сомневаетесь.
Отец Силантий опять закряхтел, почесал указательным пальцем лысину и снова наполнил рюмки.
– Сомневаетесь, не сомневаетесь, – пробормотал он раздраженно. – Посмотрел бы я на вас на моем месте! Вы бы небось тоже сомневались…
– Да что случилось, отец Силантий? – садясь по-турецки, спросил художник. – Вы сегодня прямо сам не свой. Вы, часом, какую-нибудь вдовушку из прихода не.., того?
– Хуже, – сказал отец Силантий, залпом выпил свою рюмку и занюхал рукавом рясы.
– Хуже?! – поразился Анатолий Григорьевич. – Неужто вдовца?..
– Окстись, – сказал ему отец Силантий, – на баню лезешь. Думай, что говоришь. Я, можно сказать, душу погубить собираюсь, а ему хиханьки.
– Так, – сказал художник, тоже выпил, сделал длинную затяжку и выбросил сигарету. – Слушаю вас, батюшка.
И отец Силантий заговорил, словно бросился с обрыва в холодную воду. Он говорил долго, а когда закончил, ощутил странную легкость и пустоту внутри, словно был сосудом, из которого кто-то вылил наконец прокисшее вино. Дело было сделано, грех совершен, и пути назад закрыты, поскольку слово, как известно, не воробей.
– М-да, – после долгой паузы сказал богомаз, – тяжелый случай. Оружие, говорите? Вот же суки.., простите, батюшка.
Отец Силантий только вяло махнул рукой.
– А это точно? – спросил художник, на что священник лишь коротко пожал плечами – в самом деле, откуда ему было знать?
– Рукавишников-то мертв, – сказал отец Силантий.
– Да, – задумчиво согласился Анатолий Григорьевич, – это да… Да, отец Силантий, положение ваше тяжелое. Ясное дело, с вашим саном стучать в КГБ как-то некрасиво. Даже анонимно. Даже…
Он осекся, отводя глаза.
– Даже через посредника, – закончил за него отец Силантий. – Ну а что же делать?
– Да нет, все правильно, – сказал художник. – Вы правильно сделали, что обратились именно ко мне. Я человек приезжий, друзей и знакомых у меня здесь, кроме вас, нет, и покрывать мне некого. Сделаем. Так говорите, есть у них там специальный отдел, который этими делами занимается?
– Должен быть, – вяло сказал отец Силантий. – Раньше точно был, а теперь не знаю. Ты, Григорьевич, сам туда не ходи. Мало ли что… Позвони из автомата, скажи все по-быстрому, трубочку повесь и иди себе. Главное, в разговоры с ними не вступай: заметут.
– Ого, – сказал художник. – Вы прямо профессионал.
– Я-то? – переспросил отец Силантий. – Дерьмо я овечье, а не профессионал. Поп-алкоголик… Но все равно поп, а церковь, Анатолий ты мой Григорьевич, это тоже государство.., да и постарше оно будет нынешнего, в котором мы с тобой живем, опыта побольше, сноровки. С волками жить – по-волчьи выть. Давай-ка допивать, да и в разные стороны. Денег дать тебе?
– Обижаете, батюшка, – ответил художник, наполняя рюмки. – Напрасно обижаете… Так значит, говорите, оружие? Вот же суки, ну и суки…
* * *
Больше они об этом не говорили. Вернувшись из Москвы, Анатолий Григорьевич в ответ на вопросительный взгляд отца Силантия утвердительно кивнул и едва заметно пожал плечами – да, мол, позвонил, но что из этого получится, один Бог ведает, а нам сего знать не дано. В подробности он не вдавался, а батюшка не стал его расспрашивать. Ему было тошно и муторно, хотелось поскорее забыть эту историю и никогда не вспоминать.