— Мы послали их на проверку. Будем на связи.

Бобби Андес был доволен. Тони Гастингс считал, что слишком поздно. Нескоро он понял, что эти чужие отпечатки на его машине, возможно, сняли подозрения полицейских с него самого.

Мрачно, Эдвард, тяжело. И последний абзац такой, что может погубить всю книгу. Определенно, для Эдварда это опасный момент, перепутье, куда идти. Или за злодеями — и тогда будет детектив, или за душой Тони — и тогда будет нечто иное. Сьюзен нравится проблема в этой главе: что делать весь оставшийся день после того, как получил ужасное известие. Что бы делала она, если бы потеряла Дороти, Генри, Рози? Это запретный вопрос, о котором она не смеет думать напрямую, лишь — воображая Тони. Да разве она знает?

У нее уже созрело возражение, которое она может выдвинуть позже (не сейчас): зачем Эдвард изнасиловал этих женщин перед тем, как убить. Преступления против женщин, ненавистное ей клише. Вопрос в том, чего он от нее ждет, не требует ли наслаждаться этим садизмом, что для нее было бы чистым мазохизмом. Она всегда знала, что Эдварду, несмотря на его поджатые губы, по душе жестокость. В его сдержанности, в его нарочитой кротости, в его тайно озлобленном миролюбии — жестокость.

Она вспоминает, что давала ему советы, как надо писать. Какой это теперь кажется дерзостью. Она сказала: тебе надо перестать писать о себе, никому не интересно, как тонко ты чувствуешь. Он ответил: все всегда пишут исключительно о себе. Она сказала: тебе надо знать литературу, писать, держа в голове литературу и жизнь. Многие годы она боялась, что убила в нем нечто, и надеялась, что его обращение к страхованию означало, что он был не против. Но эта книга выглядит ответом другого рода. Она думает, сколько презрения или иронии кроется за его выбором темы, и надеется, что задних мыслей у него нет.

И другое воспоминание всплывает ниоткуда: мальчик и девочка, как брат с сестрой, очень давно, в лодке у берега, в доме над утесом, она не помнит. Он из-за чего-то бросает сигарету шипеть в воде.

Ванная свободна, говорят ей, и весь пол, наверное, залит. Еще одну главу сегодня.

Ночные животные 11

Цивилизованного Тони Гастингса взрастили кроткие люди, мыслящие и образованные, воспитанные и добрые, отец — профессор колледжа, мать — поэт. Он вырос в кирпичном доме с братом, сестрой, с домашними питомцами, они кормили птиц и проводили лето на Кейпе. Он научился ненавидеть предрассудки и жестокость. Молодым человеком был учтив и внимателен к женщинам. Женился по любви, сделался профессором, купил дом, родил дочь и купил летнюю дачу в Мэне. Он читал книги, слушал музыку, играл на пианино и развесил картины своей жены по стенам дома, окруженного лужайкой, на которой рос дуб. Он вел дневник. Иногда он подозревал, что цивилизованность таит в себе великую слабость, но поскольку не мог придумать, как это исправить, то цеплялся за нее и гордился ею.

До того, как все это случилось, он отчаянно боялся, что цивилизация рухнет и он останется среди руин. Ядерная война, или анархия, или терроризм. Какой будет удар для человечества, если все, достигнутое веками труда, уничтожится. Ежевечернее чтение подсказывало ему и другие катастрофы: углекислый газ превращает все в тропики и пустыню, солнце испепеляет нас сквозь исчезающий озоновый слой. И куда более непосредственная возможность в любой момент пасть жертвой техники, например, при сшибке машин на шоссе.

Теперь он думал: я это видел. Я знаю, что там, за стенами Трои. Потрясенный утратой, Тони Гастингс понимал, как важно оставаться цивилизованным — за глазными яблоками у него бомба, которая взорвется, если он не будет осторожен. Ее следует обезвредить бережными ритуальными действиями. Важно помнить, кто он, Тони Гастингс, профессор, живет там-то, сын таких-то, отец такой-то. Повторять свое имя, идя в темноте по дороге. Группировать слова, выстраивая мысль. Осторожно бриться вокруг усов. Готовиться к тому, что придется почувствовать.

В мотеле он читал журналы, потому что было важно поддерживать умственную деятельность. Он не давал воли слезам, потому что было важно владеть лицом. Он не позволил Мертону отвезти его домой, потому что это было важно. Было важно признавать важность вещей, потому что теперь он знал, что все важное — важно, нет ничего важнее важности.

Утром, пока готовили его машину, он позвонил в похоронное бюро Фрэзера и Стовера, которое посоветовал ему Бобби Андес. Он сказал:

— Это Тони Гастингс. Не знаю, говорили ли вам обо мне полицейские.

Этому человеку не говорили. У него был голос певца, добрый и неудивленный. Он сказал:

— Я так понимаю, что вы не хотите кремации?

— Я об этом не думал.

Неправда. Тони вспомнил, что год или два назад Лора сказала: я думаю, нас всех кремируют, когда нас не станет, а Хелен воспротивилась: меня не кремируйте, бога ради. Поэтому он сказал:

— Моя дочь боялась кремации.

— Понимаю, — сказал человек. — Мы подготовим тела и отправим их в Цинциннати, чтобы там занялись церемонией. Кому нам их отправить?

Тони понятия не имел. Где проводить похороны, он тоже не знал. В церковь они не ходили, и он не знал, что делать.

— Не беспокойтесь, — сказал человек. — Мы все устроим, постепенно. В конце концов все уладится.

После «Фрэзера и Стовера» Тони Гастингс позвонил по межгороду Джеку Хэрримэну, который составлял завещание Лоры. Оно было таким же, как у него, каждый оставлял все другому. Для адвоката тут большого интереса не было — платья и обувь, кастрюли и кухонные ножи, краски, холсты, мольберт. Он отразил Хэрримэновы соболезнования:

— Я просто хочу понять, что делать. Заколачивать ли дом.

В чемодане все было сырое, и он разложил одежду сушиться на свободной второй постели в номере. На следующее утро он рано позавтракал и заплатил по счету. Ему показалось странным уезжать, никому ничего не сказав, поэтому он позвонил в полицейский участок и попрощался с Бобби Андесом.

Машина была на ходу, и водить он не разучился. Он направился к шоссе, остро ощущая, что он в машине один. С набрякшими сумками Лоры и Хелен, как будто с телами, в багажнике. Резкая боль: он бросает их, бегство. Это не так, они последуют за ним — на самолете или в грузовике, он не знал как. День собирался быть жарким, небо белое, лесистые кряжи и поля в долинах смазаны, бесплотны, бледны и отуманены. Он вел быстро, но внимательно. Он сказал себе: я переживаю необычайный стресс. Соответственно, я должен быть внимательным к своему вниманию и вести осторожно, и он вел осторожно.

К злому шоссе вернулась невинность. Теперь это была широкая белая дорога, полная грузовиков и обгонявших друг друга легковых. Он не пытался заметить место на другой стороне, где их остановили, и скоро оно осталось позади. Он смотрел на других водителей. Семьи, пары, одиночки, разъездные агенты. Он сказал: езда по шоссе не будет для меня травмой. То, что со мною произошло, — это исключительный случай, один на миллион. Эти водители в основном обычные люди, и, если мне придется остановиться и ждать помощи, мне ничего не будет угрожать. Я не боюсь обгоняющих меня машин, потому что знаю — они просто едут быстрее, чем я, точно так же, как я сам еду быстрее, чем кто-то другой.