– Скажите, не собирается ли Гитлер осуществить вторжение в Британию? – спросил Киркпатрик.

Заместитель фюрера ответил, что не знает, но тут же стал заверять Киркпатрика, что пользуется безграничным доверием фюрера. Гесс сказал, что он говорит от лица фюрера, который великодушно согласился заключить мир на следующих условиях: установление немецкой гегемонии на Европейском континенте и возвращение бывших немецких колоний, сохранение британской гегемонии на землях ее империи, которая останется в своем первоначальном виде и безопасность которой будет гарантирована Германией. И тут же он подчеркнул, что британскому правительству придется сменить премьер-министра, поскольку Гитлер отказывается вести переговоры с Уинстоном Черчиллем. А пока в Англии будут идти выборы нового премьера, Гесс потребовал, чтобы к нему приставили какого-нибудь немецкого военнопленного, освобожденного для этого из лагеря. Он будет выполнять обязанности его личного секретаря во время того, что он оптимистично назвал «предстоящей мирной конференцией».

Когда Гесс закончил говорить, было уже четыре часа утра, и на горизонте занималась заря. Измотанные и окаменевшие от долгого сидения, замерзшие и голодные, герцог Гамильтон и Киркпатрик покинули его и спустились по каменной лестнице на первый этаж замка. Ночная сиделка, дежурившая у заключенного пациента, который все еще нуждался в медицинском присмотре, на скорую руку приготовила им омлет.

В шесть часов утра они прилетели на аэродром Тернхауса. Через два с половиной часа Киркпатрик имел долгий телефонный разговор с министерством иностранных дел в Лондоне. Он подробно передал содержание своей беседы с Гессом.

К этому времени прилет Гесса уже обсуждался в столице на самом высоком уровне. Как только было подтверждено, что это действительно Гесс, догадаться о цели его прибытия не составило труда.

Киркпатрику сообщили, что правительство в растерянности – никто не знает, как надо поступить в данной ситуации. Тем временем Киркпатрика попросили держать пленника под наблюдением и сообщать о том, как он будет выглядеть, каковы будут его аппетит и поведение. Эта информация может потребоваться для последующих пресс-релизов. После этого разговора Киркпатрик продиктовал подробный отчет о своей беседе с Гессом, который был отправлен в Лондон специальным самолетом сразу же после того, как машинистка закончила его печатать.

Полет Гесса в Шотландию и его прыжок с парашютом был явной сенсацией. Если бы Энтони Иден полетел в Германию на «Спитфайре» и погиб, мир был бы поражен не меньше. Первым сообщить о подобной новости было заветной мечтой редактора любой газеты, особенно в ту пору, когда прессу держали на голодном пайке. Органы государственной безопасности подвергали печать строжайшей цензуре – нельзя было писать даже о погоде. Например, фотографии британцев, ликвидирующих последствия самого мощного снегопада за многие годы, были опубликованы лишь после того, как снег растаял.

Интересы безопасности требовали, чтобы факт прибытия Гесса сохранялся в тайне до тех пор, пока на самом высоком уровне не будут тщательно изучены все его последствия. Так что в воскресенье утром, в половине двенадцатого, Эрик Скофилд, генеральный управляющий газеты «Дейли рекорд», которая издавалась в Глазго, выгуливал по улицам Иглшема своих собак, что всегда делал по воскресеньям. Он и не подозревал, что прошлой ночью неподалеку отсюда разбился немецкий самолет.

Добравшись до Смити в Уотерфуте, расположенном недалеко от дороги Флоре, он с удивлением заметил, что повсюду стоят группки селян, которые что-то обсуждают между собой. Он подошел к одной из них испросил:

– Случилось что-нибудь?

Крестьяне рассказали ему все, что было им известно. В их районе разбился немецкий самолет, пилот которого арестован. Такое случалось довольно часто. Но кое-что в рассказе селян заставило Скофилда насторожиться. «Мессершмитт» не имел на борту оружия. Топливо у него закончилось, и в Германию он вернуться не смог бы! Летчику было лет пятьдесят, и он был одет в форму из необычайно дорогой материи, и он все время просил, чтобы его доставили к герцогу Гамильтону. Газетчик пошел по деревенским улочкам, глубоко задумавшись. Добравшись до дома, он позвонил в редакцию своей газеты.

В комнате новостей «Дейли рекорд» никого не было, за исключением посыльного мальчика и дежурного репортера по имени Макс Макослейн. Это был молодой человек, ожидавший призыва в армию, который сейчас замещал редактора отдела новостей. Он получил записку от такого же редактора газеты «Санди мейл», принадлежавшей партнеру «Дейли рекорд», где было написано, что в Иглшеме разбился немецкий самолет, однако эта новость пришла в субботу поздно ночью и в воскресный выпуск уже не попала. После разговора со Скофилдом любопытство Макослейна было возбуждено.

– Пошлите кого-нибудь в деревню, пусть расспросит очевидцев, – велел Скофилд. – И сделайте несколько снимков.

Не успел Макослейн положить трубку, как в редакции появился Джон Симпсон, ведущий репортер. Редактор отдела новостей велел ему добыть какие-нибудь интересные факты об арестованном немецком летчике.

Симпсон взял с собой фотографа и отправился в дом Маклина. Фотограф думал, что они понапрасну теряют время, и не удосужился даже сфотографировать ни Дэвида Маклина, ни его мать с сестрой. Симпсон оказался более старательным. Он собрал достаточно информации, чтобы убедить Макослейна позвонить Клему Ливингстону, редактору газеты, который уехал на выходные в Калландер, находившийся в 58 километрах от Глазго. Ливингстон сразу же понял, что дело пахнет крупной сенсацией, и выехал в редакцию, где появился в конце дня.

Весьма примечательно, что Симпсон, у которого были прекрасные отношения с местной полицией, не смог выяснить, где сейчас находится пленный летчик, – полицейские, по непонятной причине, напрочь отказались обсуждать этот вопрос. Единственное, что смог выяснить ведущий репортер, – это то, что летчик, гауптман Альберт Хорн, был помещен в госпиталь «где-то в Шотландии».

Макослейн решил с помощью цензоров проверить важность этого события. Он собственноручно отнес рукопись своей статьи в кабинет цензуры, который находился на третьем этаже здания, стоявшего на Ботуэлл-стрит в Глазго. В этом кабинете он оказался единственным журналистом – даже в военное время репортеры по воскресеньям не были загружены работой. Цензором был улыбчивый, доброжелательный человек средних лет. Макослейн уселся на деревянный стул с жесткой спинкой, стоявший в этой маленькой унылой комнатке, а цензор углубился в чтение. Макослейн сверил свои часы с настенными. Было половина пятого.

Взяв рукопись, цензор вышел из кабинета, чтобы посоветоваться с коллегой. Когда он вернулся, на каждой странице статьи стоял овальный штамп «запрещено цензурой». Это означало, что материал публиковать нельзя. Это также означало, что разрешение на публикацию вряд ли будет дано и в будущем.

– По какой же причине запрещено? – спросил Макослейн, прикинувшись непонятливым.

– Эта история высосана из пальца, – ответил цензор. – И вообще глупость какая-то.