Опять фальшь! Граф превращается в дворового мальчика. Что за чушь?!

– Витька безобидный парень, – сказала Люда, – я его знаю тысячу лет. Просто он тщится изображать из себя грозу Арбата, вожака и атамана. И у нас очень хороший двор, мы в нем выросли, и никакого особенного порядка наводить нет нужды.

Валентин Валентинович с удивлением посмотрел на нее; ее вызывающий тон был для него неожидан, что то он упустил, что то ускользнуло от него, где то дал промашку? А может быть, все это относится не к нему, а к матери, к отцу… Нет, она прямо и неприязненно смотрит на него…

Валентин Валентинович даже на мгновение растерялся, не зная, что сказать. Выручило появление Андрея в запачканной мелом рубашке.

– Я тебе велела быть дома! – строго проговорила Ольга Дмитриевна.

– Я дома, – ответил Андрей простодушно.

– Каждый раз тебя приходится звать – так нельзя, Андрюша. Ты очень грязный. Умойся, поужинай – ужин на кухне, – сделай уроки и ложись спать. Дверь на цепочку не бери, чтобы не было, как в прошлый раз…

– Я догадываюсь, что было в прошлый раз, – улыбнулся Валентин Валентинович – он уже овладел собой. – Богатыри именно так и должны спать.

Ольга Дмитриевна подняла с пола портфель мужа, поставила на письменный стол.

– Пора, наверно? Трамвай довезет нас только до Охотного.

– У нас еще достаточно времени, – ответил Навроцкий.

Его неторопливость объяснилась, когда они вышли на улицу.

У тротуара стоял открытый легковой автомобиль. За рулем сидел шофер в кожаной куртке и кожаных крагах.

Валентин Валентинович открыл дверку:

– Прошу!

– Зачем это? – поморщился Николай Львович.

– Не хотелось, чтобы наших дам толкали в трамвае.

Дети еще спали. Николай Львович и Ольга Дмитриевна пили утренний кофе. Ольга Дмитриевна в халате, Николай Львович в домашней куртке.

Вчерашний спектакль ему понравился, давал повод для размышлений. И перед ним в свое время стояли те же вопросы: сотрудничество с новой властью, признание новых хозяев страны. Были годы разрухи, казалось, все пошло прахом. Но восстановлено хозяйство, заводы и фабрики работают, как работали раньше, отчуждение между властью и технической интеллигенцией сглаживается. И надо работать. Для блага России.

Ольга Дмитриевна чувствовала его настроение, улыбалась и молчала…

Бог послал ему хорошую красивую жену, верную спутницу жизни. Она училась пению, ее даже приглашали в оперетту (опять оперетта, везет ему на оперетты), но сама не пожелала для себя такой судьбы. Они дважды ездили за границу, в Париж и Лондон, но и эти поездки она никогда почти не вспоминала, наделенная редкостным даром радоваться тому, что у нее есть, любить то, чем обладает, и не говорить о том, чего нет; даже тогда, когда было трудно, она выкручивалась, как могла, что то продавала, тянула семью и сумела сохранить веселый характер, как будто прожила легкие, беспечные годы, не знала голода и лишений, страха детских болезней и всего, что она знала и пережила.

– Налить еще кофе? – спросила она шепотом, чтобы не разбудить Андрюшу, спавшего на диване.

– Налей. Вкусный кофе сегодня.

Она кивнула кудрявой головой. И эту черту она сохранила – любила, когда ее хвалили. Но ей не терпелось обсудить вчерашний поход…

– Ну, как он тебе?

– Обходительный чересчур, – ответил Николай Львович.

– Но без лакейства…

– И еще: чересчур собран, чересчур начеку… Мне кажется, что Люда не слишком им очарована.

– Да, мне это тоже показалось… Мне кажется, он просто ей неинтересен, так же, как тебе и мне. Но он ей почему то нужен… Хочет иметь при себе постоянного поклонника? Это льстит ее детскому самолюбию? Непонятно. Желание кружить голову? На нее это не похоже. Она и не кокетничает вовсе. С мальчишками из ее класса, если ты помнишь, она кокетничала гораздо смелее. Выйти замуж за него? Нет, она не собирается выходить за него замуж. Перед тем, как он пришел к нам, я спросила ее: зачем он тебе? Она напустила таинственности, сказала: значит, нужен. Но вид был чересчур таинственный, и ничего за этим, я думаю, нет.

– Тогда остается понять, зачем это нужно ему?

– Ну вот, это типично мужская постановка вопроса. Посмотри на Люду, я думаю, что этот Валентин Валентинович не последнее разбитое сердце.

– Что то не похоже на разбитое сердце.

– Похоже, похоже, – сказала Ольга Дмитриевна безапелляционно. – Возможно, поэтому он и был так ненатурален – от смущения… А в общем я думаю, все скоро пройдет.

– И чем быстрее, тем лучше, – добавил Николай Львович, – ей в этом году поступать в вуз. И не надо забывать, какой конкурс – ей придется все лето готовиться; тут, я думаю, не до молодых людей.

– Конечно, как только кончится школа, уедем на дачу, и пусть сидит и занимается до самых экзаменов… Кстати, надо бы нам с тобой съездить на дачу, помочь маме. Дачей пользуемся, а все на маме – и дом и сад.

У тещи была дача на Клязьме по Ярославской дороге; теща жила там круглый год, они выезжали летом.

– Не знаю, сумею ли я выбраться. Поезжай с Людой. Весеннее солнце, загар вам будет к лицу.

– Мне хотелось с тобой, тебе тоже загар идет, – пошутила Ольга Дмитриевна.

Николай Львович пересел к письменному столу, закурил, решил посмотреть документы, отданные ему вчера Красавцевым, поискал глазами портфель. Портфеля на столе не было. Наклонился, посмотрел, нет ли портфеля возле стола, – там его тоже не оказалось.

Ольга Дмитриевна кончила пить кофе, ушла в спальню, присела к трельяжу, начала причесываться.

– Оля, ты не видела моего портфеля?

– Портфеля? Сегодня не видела.

Николай Львович вышел в переднюю, зажег свет, посмотрел под вешалкой – портфеля не было.

Он вернулся в столовую, еще раз посмотрел вокруг письменного стола, осмотрел диван, за диваном. Портфеля не было.

Он прошел в спальню, посмотрел и там.

– Что ты ищешь? – по прежнему шепотом спросила Ольга Дмитриевна.

– Все тот же портфель. Куда я мог его засунуть?

– Может быть, ты оставил его на работе?

– Ты сама вчера, перед театром, переставила его на стол.

– Да, верно, вспоминаю. Тогда он на столе.

– Его нет на столе.

– Почему ты так обеспокоен? Там что нибудь важное?

– Служебные бумаги.

– Но он никуда не мог деваться. Давай искать вместе.

– Я все обыскал.