Витька об этом не беспокоился. Он вообще редко беспокоился. Но своими ребятами был недоволен.

Белку видели на улице с Шаринцом, а ей запрещено с ним водиться. Шныра и Фургон взяли нагрузку в школе, кооператив какой то, проторговались, просят денег из крымских.

Чем бы стали они без него? Паштет – карманником, Белка – форточницей, давно бы сидели в колонии. Шныру и Фургона завербовали бы в пионеры, маршировали бы, дурачки, в красных галстуках. А он их в Крым берет, людьми сделал.

Сидя во дворе, Витька лениво выслушал их объяснения.

– Нас с Фургоном поставили тетрадки продавать, карандаши и все прочее, – рассказывал Шныра, – а потом из учкома проверили – три рубля недостачи.

– Согласились зачем? Вам больше всех надо?

– Так ведь постановление учкома…

– Дурачки вы! – пренебрежительно сказал Витька. – Мишка нарочно всучил вам кооператив, чтобы запутать. А как проторговались? Взяли чего?

– Ничего не брали! Фургон перепутал. Линейки есть и по четыре копейки, и по десять, и по пятнадцать, от длины зависит, а он все говорил – четыре. Все перепутал.

– Зачем перепутал?

– Я вижу, написано: линейки деревянные – четыре копейки, я и говорю – четыре копейки; все шумят, торопят, я и перепутал, – попытался оправдаться Фургон.

– Выкручивайтесь, как хотите, – сказал Витька. – Не дам денег, они на Крым. Влезли – вылезайте.

Витька повернулся к Белке, неожиданно спросил:

– О чем с Шаринцом говорила?

– Вовсе не говорила.

– У магазина с ним стояла?

– Я у витрины стояла, он подошел, я отошла.

– Врешь!

– Не вру.

– Шныра! Говорила она с Шаринцом?

– Говорила.

– Чего же врешь?

– Не говорила я, – упорствовала Белка. – Он подошел, я отошла.

– Я еще разберусь, – сказал Витька. – Шаринец ширмач к нашим деньгам подбирается. Кто ему про Крым натрепался?

Белка прижала руки к груди:

– Вот, христом богом…

– Еще раз увижу с Шаринцом, никакой Христос не поможет! – пригрозил Витька. – Ладно! В воскресенье поедем на Дорогомиловское кладбище синичек ловить.

– Я не могу, – сказал Фургон, – в субботу мои уезжают на дачу, велели в воскресенье дома сидеть.

– Без тебя обойдемся, – презрительно ответил Витька.

Витька не знал, что в субботу вечером Шныра и Паштет собираются с Мишей Поляковым в цирк. Шныра и Паштет ему об этом не сказали: знали – Витька запретит. А пойти в цирк им очень хотелось.

Невиданный воздушный аттракцион под куполом цирка без сетки! Три Буш три!

Эллен и ее партнеры ловко взобрались по веревочной лестнице. Погас свет. Прожекторы осветили в воздухе стройные фигуры, перелетающие от одной трапеции к другой. Барабан выбивал мелкую дробь.

Они спускались по канатам, раскланивались, уходили, возвращались, вызванные аплодисментами, снова уходили и опять возвращались, задержанные жестом инспектора манежа. Все смотрели на Эллен, освещенную прожекторами красавицу в трико с блестками.

К ее ногам упал букет цветов. Миша оглянулся. Букет кинул Валентин Валентинович. И он сюда явился!

В антракте Миша, Шныра и Паштет прошли за кулисы. Их ожидала Эллен. Она была в сером шерстяном костюме, туфлях на высоком каблуке и в берете.

– Ты уходишь? – спросил Миша.

– Да, я уже выступила.

– Я провожу тебя.

– Зачем, ведь еще одно отделение. – Она кивнула на мальчиков, рассматривающих зверей в клетках. – Кто это?

– Ребята с нашего двора. У них замечательные акробатические способности. Может быть, вы их посмотрите?

– Беспризорные, безнадзорные, неустроенные, – засмеялась Эллен, – ты все еще занимаешься этим?

– Приходится.

– А дальше?

– Собираюсь в Плехановский.

– Кого он готовит?

– Экономистов.

– Будешь все экономить, считать, жадничать, – снова засмеялась Эллен. – Не скучно?

– Ты путаешь: экономист – это не экономика. И скучать я не буду, скучать можно по человеку.

Миша покраснел. Признание, даже такое отдаленное, казалось ему навязыванием себя.

– Это верно, – согласилась Эллен, – я очень соскучилась по тебе, Генке, Славке.

– Мы тебя редко видим, – сказал Миша, обрадованный тем, что она не заметила или сделала вид, что не заметила его признания.

– Я цирковая, гастролирую, – рассеянно проговорила Эллен, оглядываясь, видимо, поджидая кого то. – Как тебе понравился наш номер?

– Понравился. Но я предпочитаю два Буш два.

– Почему? – В ее голосе прозвучало кокетство, несколько снисходительное: для нее Миша был все еще мальчик, он чувствовал это.

– Мне это кое что напоминает, – сказал Миша.

– Я не знала, что ты так привязан к воспоминаниям детства.

– К некоторым очень, – сказал он твердо.

– Приходится обновлять номер, иначе он надоест публике, – сказала Эллен. – Ты бы мог смотреть все время одно и то же?

– Я бы мог.

– Если на арене будут твои знакомые, – засмеялась Эллен. – Но не у всех зрителей знакомые актеры. Теперь у нас новый номер, и он потребовал нового партнера, Сережу. И поскольку он присоединился к нам, а не мы к нему, то он тоже стал Бушем.

– Самозванец! – засмеялся Миша.

Подошли Игорь и Сережа – стройный молодой человек с мужественным лицом.

– Знакомьтесь: Миша, Сережа.

В Сережином рукопожатии Миша почувствовал полное к себе равнодушие.

В сопровождении униформиста появился Валентин Валентинович.

– К вам, – сказал униформист, обращаясь к Эллен.

– Я восхищен вашей замечательной работой, – сказал Валентин Валентинович.

– Спасибо, – ответила Эллен, – и за цветы спасибо.

– Аплодисменты и цветы – единственное, чем зритель может выразить свою благодарность, – продолжал Валентин Валентинович. – Кого я только не видел… Немцев, итальянцев… Но никакого сравнения? Двойное сальто на такой высоте – изумительно!

Игорь, игнорируя Навроцкого, спросил Мишу:

– Что же не привел Генку, Славку?

– Они не могут сегодня, в следующий раз придут.

– Давненько я их не видел.