На основании этих фактов было выдвинуто предположение, что в первобытные времена существовало настоящее Царство женщин; эту гипотезу Бахофена подхватил Энгельс, для которого переход от матриархата к патриархату знаменовал собой «всемирно-историческое поражение женского пола». Но в действительности золотой век Женщины – не более чем миф. Если женщина была Другим, значит между полами не существовало обоюдных отношений: женщина-земля, мать, богиня никогда не была для мужчины ему подобной; ее могущество утверждалось по ту сторону человеческого царства, то есть сама она была вне этого царства. Общество всегда было мужским; политическая власть всегда принадлежала мужчинам. «Публичная или просто общественная власть всегда принадлежит мужчинам», – утверждает Леви-Стросс в конце своего исследования, посвященного первобытным обществам. Для мужчины ему подобный, т. е. другой, который одновременно и тот же самый, с которым устанавливаются обоюдные отношения, – это всегда индивид-мужчина. Дуализм, который в той или иной форме проявляется внутри любой общины, есть противопоставление одной группы мужчин другой – женщины входят в состав имущества, которым владеют мужчины, и служат предметом обмена между ними. Заблуждение возникло из-за того, что оказались смешаны два строго взаимоисключающих образа инаковости. Постольку, поскольку женщина рассматривается как абсолютный Другой, то есть – несмотря на всю свою магию – как несущественное, ее никоим образом невозможно считать другим субъектом[34]. Следовательно, женщины никогда не образовывали отдельной группы, которая полагала бы себя как таковую в противовес группе мужчин; они никогда не состояли в прямой, автономной связи с мужчинами. «Обоюдная связь, лежащая в основе брака, установилась не между мужчинами и женщинами, а между мужчинами посредством женщин, которые явились лишь основным поводом для нее», – пишет Леви-Стросс[35]. Конкретное положение женщины не зависит от типа родственных связей, преобладающего в обществе, к которому она принадлежит; и при патрилинейной, и при матрилинейной, и при билинейной или недифференцированной (недифференцированность никогда не выдерживается строго) системе родства женщина всегда находится под опекой мужчин; вопрос лишь в том, остается ли она после брака по-прежнему во власти отца или старшего брата – власти, которая будет распространяться и на ее детей, – или переходит во власть мужа. В любом случае «женщина сама по себе – всего лишь символ своего рода… матрилинейное родство есть рука отца или брата женщины, дотянувшаяся до деревни мужа»[36]. Она лишь посредница в передаче права, но не его держательница. На самом деле типом родства определяются отношения между двумя мужскими группами, а не отношения полов. На практике конкретное положение женщины не связано сколько-нибудь устойчиво с тем или иным типом права. Случается, что в системе матрилинейного родства она занимает весьма высокое положение (не следует, однако, упускать из виду, что наличие женщины-вождя, царицы, во главе племени отнюдь не означает, что в нем правят женщины: восшествие на русский престол Екатерины Великой нисколько не изменило судьбы русских крестьянок), но не реже бывает и так, что она живет в унижении. К тому же случаи, когда жена остается в своем племени, а мужу дозволено лишь наносить ей краткие и даже тайные визиты, встречаются крайне редко. Она почти всегда переселяется в дом супруга – одного этого достаточно для демонстрации мужского превосходства. «При всех колебаниях форм родства, – говорит Леви-Стросс, – постоянное проживание в доме мужчины свидетельствует об изначальной асимметрии полов, характерной для человеческого общества». Поскольку детей она держит при себе, получается, что территориальная организация племени не пересекается с его тотемической организацией: вторая тщательно выстроена, первая случайна, но на практике первая важнее, потому что место, где люди живут и работают, более значимо, чем их мистическая принадлежность. При переходных, наиболее распространенных формах родства сосуществуют и проникают друг в друга два вида права: одно религиозное, другое – основанное на месте проживания и обработке земли. Хотя брак является светским институтом, он имеет огромное значение для общества; семья, супружество, пусть и лишенное религиозного смысла, в человеческом плане очень существенно. Даже в тех сообществах, где наблюдается бо́льшая сексуальная свобода, женщине, производящей на свет ребенка, подобает быть замужем; одной со своим потомством ей не удается создать автономную группу; религиозного покровительства брата для этого недостаточно, требуется присутствие супруга. Часто он несет бо́льшую ответственность за детей; они и не принадлежат к его роду, но он кормит их и воспитывает; между мужем и женой, отцом и сыном возникают узы, основанные на совместном проживании, общем труде и интересах, взаимной нежности. Отношения между светской семьей и тотемическим родом очень сложны; об этом свидетельствует разнообразие брачных обрядов. Первоначально муж покупает жену у другого клана, или по крайней мере два клана совершают обмен: один отдает своего члена, другой – скот, плоды или труд. Но поскольку муж берет на себя заботу о жене и ее детях, то ему случается получать от братьев возмещение ущерба. Равновесие между мистическими и экономическими реалиями весьма шатко. Часто мужчина куда сильнее привязан к своим детям, чем к племянникам; когда ему представится возможность утвердить себя в качестве отца, он предпочтет именно ее. А потому, как только общество в своем развитии подводит человека к осознанию себя и проявлению своей воли, оно начинает тяготеть к патриархальной форме. Однако важно подчеркнуть, что даже в те времена, когда мужчина терялся перед таинствами Жизни, Природы и Женщины, он все равно не был лишен власти; когда он, в страхе перед опасной магией, таящейся в женщине, полагает ее как существенное, именно он полагает ее и в этом осознанном отчуждении сам реализуется как существенное; несмотря на все ее плодоносные свойства, мужчина остается ее господином, как и господином плодородной земли; ей суждено быть подчиненной, покоренной, эксплуатируемой, как сама Природа, магическое плодородие которой она собой воплощает. Авторитет, которым она пользуется в глазах мужчин, получен ею от них; они преклоняют колена перед Другим, поклоняются богине-матери. Какой бы могущественной она ни казалась, осмысляют ее в понятиях, выработанных мужским сознанием. Все изобретенные мужчиной идолы, какими бы пугающими они ни представлялись, подчинены ему, поэтому в его силах будет их разрушить. В примитивных обществах это подчинение не признано и не осознано, но существует непосредственно в себе; и как только человек яснее осознает себя, как только осмелится утверждать себя в противопоставлении другим, оно будет с легкостью опосредовано. На самом деле, даже когда человек воспринимает себя как пассивную данность, зависимую от капризов погоды, он в то же время осуществляет себя как трансценденцию, как проект; его ум и воля уже утверждают себя в противовес путанице и случайности жизни. В животном или древесном имени тотемического предка, все множество ипостасей которого воплощает женщина, более или менее отчетливо выражается мужское начало; в женщине увековечено его плотское существование, но ее роль лишь в том, чтобы вскармливать, а не созидать; она не творит ни в одной области; она поддерживает жизнь племени, давая ему детей и хлеб, ничего больше – она навеки обречена на имманентность; она воплощает лишь статичный, замкнутый на себе аспект общества. Тогда как мужчина продолжает присваивать функции, открывающие это общество навстречу природе и человечеству в целом; единственно достойные его занятия – это война, охота, рыболовство, он добывает чужое и присоединяет добычу к своему племени; война, охота, рыбная ловля представляют собой экспансию существования, его преодоление себя к миру; мужчина остается единственным воплощением трансценденции. У него пока нет практических средств для полного господства над Женщиной-Землей, он пока не осмеливается восстать против нее – но уже хочет от нее оторваться. На мой взгляд, именно в этом стремлении следует искать глубинную причину знаменитого обычая экзогамии, столь распространенного в обществах с матрилинейным родством. Даже если мужчина ничего не знает о своей роли в деторождении, он придает большое значение браку: женившись, он возводится в достоинство взрослого и получает во владение свою долю мира; через мать он связан со своим родом, предками, со всем, что образует его сущность, но во всех светских функциях – труде, браке – он стремится вырваться из этого круга, противопоставить трансцендентность имманентности, открыть для себя будущее, отличное от прошлого, куда уходят его корни; в зависимости от типа родства, принятого в разных обществах, запрет инцеста принимает разные формы, но смысл его остается прежним с первобытной эпохи до наших дней: мужчина желает обладать тем, чем он не является; он соединяется с тем, что предстает для него Другим, нежели он сам. Значит, жена не должна принадлежать к мане мужа, должна быть ей чужой, то есть чужой для его племени. В основе первобытного брака иногда лежит похищение, либо реальное, либо символическое, ибо насилие над другим есть наиболее наглядное утверждение его инаковости. Силой завоевывая себе жену, воин доказывает, что сумел присвоить чужое богатство и сломать границы удела, заданного ему рождением; покупка жены в различных формах – уплата выкупа, предоставление услуг – имеет тот же смысл, хоть и не столь ярко выраженный[37].