Есть в его деятельности и другой аспект, придающий ей высшее достоинство: она зачастую опасна. Если бы кровь была только пищей, она ценилась бы не выше молока, но охотник – не мясник; в борьбе с дикими животными он подвергается опасности. Чтобы поднять престиж своей орды, своего племени, воин рискует жизнью. И тем самым с блеском доказывает, что жизнь для человека – не высшая ценность, что она должна служить целям более важным, чем она сама. Худшее проклятие, тяготеющее над женщиной, – то, что она не участвует в военных походах; человек поднимается над животным, не даруя жизнь, а рискуя жизнью; именно поэтому человечество отдает главенство не тому полу, что рождает, но тому, что убивает.

И в этом ключ к разгадке тайны. На биологическом уровне вид может сохранять себя, только создавая себя заново, но это созидание – всего лишь повторение одной и той же Жизни в разных формах. Человек обеспечивает повторение Жизни, преодолевая Жизнь Экзистенцией: в этом преодолении он творит ценности, полностью обесценивающие чистое повторение. У животных ничем не стесненное разнообразие деятельности самца оказывается совершенно напрасным, потому что у самца нет никакого проекта; когда он не служит виду, все его действия ничего не стоят; самец же человека, служа роду, преображает мир, создает новые инструменты, изобретает и кует будущее. Утверждая себя как полновластного господина, он встречает участие и в самой женщине – ведь она тоже существует, ей тоже свойственна трансцендентность, и проект ее не в повторении раз и навсегда данного, а в выходе за пределы своего «я» к другому будущему; в глубине души она согласна с мужскими притязаниями. Она присоединяется к мужчинам во время праздников, устраиваемых в честь мужских успехов и побед. Ее несчастье в том, что она биологически обречена повторять жизнь, тогда как и в ее глазах жизнь не несет в себе своего обоснования, а обоснование это важнее самой жизни.

Описанная Гегелем диалектика отношения господина и раба в ряде моментов куда лучше описывает отношение мужчины к женщине. Преимущество господина, говорит он, основано на том, что он утверждает дух против жизни, рискуя собственной жизнью, но на самом деле такой риск ведом и покоренному рабу, тогда как женщина изначально – существующее, дающее Жизнь как таковую и не рискующее своей жизнью; она никогда не сражалась с мужчиной в борьбе; к ней целиком применимо гегелевское определение: «Другое [сознание] – несамостоятельное, для которого жизнь или бытие для некоторого другого есть сущность». Но это отношение отличается от отношения угнетения, потому что женщина стремится к тем же ценностям, какие конкретно достигают мужчины, и признает их; мужчина открывает будущее, к которому, трансцендируя, обращена и она; женщины никогда по-настоящему не противопоставляли мужским ценностям ценности женские – это разделение придумали мужчины, желая сохранить мужские прерогативы; они стремились создать сферу женского – правила жизни, имманентного, – только чтобы замкнуть в ней женщину, но существующий ищет оправдания себе в процессе трансценденции вне любых половых различий, и свидетельством тому – само подчинение женщин. Сегодня они требуют, чтобы их признали существующими наравне с мужчинами, а не того, чтобы подчинить экзистенцию жизни, а человека – его животному началу.

Таким образом, экзистенциальный подход позволил нам понять, каким образом биологическая и экономическая ситуация в примитивных племенах повлекла за собой господство мужчин. Самка в большей степени, чем самец, подчинена виду; человечество всегда стремилось вырваться за рамки своего особого удела; с изобретением орудий труда поддержание жизни стало для мужчины деятельностью и проектом, тогда как женщина в материнстве осталась прикована к своему телу, как животное. Мужчина стал полагать себя по отношению к женщине как господин, ибо человечество в своем бытии задается вопросом о самом себе, то есть предпочитает жизни смыслы жизни; проект мужчины не в том, чтобы повторяться во времени, а в том, чтобы, восторжествовав над мгновением, ковать будущее. Именно мужская деятельность, создавая ценности, утвердила само существование как ценность; она одержала верх над смутными силами жизни; она поработила Природу и Женщину. Теперь нам предстоит проследить, как это положение вещей сохранялось и развивалось на протяжении веков. Какое место уделяло человечество той части себя, какая внутри его определилась как Другой? Какие права были признаны за этой частью? Какое определение дали ей мужчины?

Как мы видели, участь женщины в первобытном племени очень тяжела; у самок животных репродуктивная функция естественно ограничена, а когда она реализуется, особь практически полностью избавлена от других забот; только самок домашних животных требовательный хозяин доводит порой до истощения, эксплуатируя как их репродуктивные, так и индивидуальные возможности. Вероятно, во времена, когда борьба с враждебным миром требовала полного привлечения всех ресурсов общины, так же обстояло дело и с женщиной; к бремени беспрестанного и беспорядочного деторождения добавлялись тяжелые домашние обязанности. Однако некоторые историки утверждают, что именно на этом этапе меньше всего выражено мужское превосходство; правильнее было бы сказать, что превосходство это переживается еще непосредственно, его не полагают намеренно; никто не пытается восполнить жестокую обделенность и неполноценность женщины, но никто и не стремится ее притеснять, как это будет позже, при патерналистском строе. Неравенство полов не закреплено ни в каких институтах, да и сами институты отсутствуют – нет ни собственности, ни наследства, ни права. Религия нейтральна: все поклоняются какому-нибудь бесполому тотему.

Лишь когда кочевники закрепились на земле и стали земледельцами, возникают первые институты и право. Человек уже не ограничивается суровой борьбой с враждебными силами; он начинает конкретно выражать себя через образ, предъявленный им миру, осмыслять этот мир и самого себя; в этот период дифференциация полов отражается в структуре сообщества, приобретая особый характер: в земледельческих общинах женщину часто наделяют необычайным авторитетом. Авторитет этот объясняется главным образом тем совершенно новым значением, какое приобретает ребенок в цивилизации, основанной на обработке земли; обосновавшись на той или иной территории, люди присваивают ее себе; возникает собственность, пока в коллективной форме; она требует от владельцев потомства; материнство становится сакральной функцией. Многие племена живут общиной, но это не значит, что женщины принадлежат всем мужчинам сообщества; сегодня уже никто не верит, что брак когда-либо существовал в форме промискуитета, но религиозное, социальное и экономическое существование мужчин и женщин является только групповым, их индивидуальность остается чисто биологическим фактом; брак в любой форме – моногамии, полигамии или полиандрии – также является чисто мирской случайностью, не создающей никакой мистической связи. Для супруги он ни в коей мере не является источником угнетения, она продолжает быть частью своего племени. Племя целиком, объединенное одним тотемом, мистически обладает единой маной, а материально – владеет одной территорией. В соответствии с процессом отчуждения, о котором я говорила выше, племя осмысляет себя на этой территории в объективном и конкретном образе; то есть через постоянное место обитания оно реализуется как единое целое, чья идентичность сохраняется в дисперсии времени. Только такой экзистенциальный подход позволяет понять дожившую до наших дней идентификацию между племенем, людьми, семьей и собственностью. Земледельческая община замещает мировоззрение кочевых племен, для которых существует только сиюминутное, новым мировоззрением, где жизнь коренится в прошлом и присваивает себе будущее: она поклоняется предку-тотему, который дает имя ее членам, и глубоко заинтересована в своих потомках – ведь ее жизнь продолжится в земле, которую она им завещает и которую они будут обрабатывать. Община сознает себя как единое целое и хочет, чтобы ее существование сохранялось не только в настоящем: она узнает себя в детях, признает их своими, реализуется в них и в них преодолевает себя.