“Глубокоуважаемый господин Аростеги! Пишу вам и прилагаю к письму несколько своих портретов, сделанных только что с помощью того самого объекта, который вы рассматривали в своем впечатляющем, неподражаемом онлайн-эссе «Анатомия совершенного объекта». Цель моя проста, чего нельзя сказать о ее возможных последствиях: я хочу сесть в самолет и вылететь к вам, где бы вы ни находились, чтобы взять интервью и сделать несколько снимков”.

Подавшись вперед, будто и себя желая присовокупить к этому тонкому, изощренному, построенному на инверсии письму, Наоми перечитала текст несколько раз. В упомянутом эссе Аростеги писал об объектах потребления и высказывал предположение о возникновении новой формы красоты, сравнимой с природной красотой или даже превосходящей ее, красоты, актуальной для человека индустриальной эпохи и эпохи высоких технологий. Природная красота превратилась в атавизм, воспоминание. Теперь объектом внутреннего стремления к красоте стали товары, промышленные изделия. Наоми не была уверена, что фотографии, где она запечатлела себя с различными устройствами, составлявшими ее обширное гнездо, имеют отношение к анатомии совершенных объектов, зато была уверена в собственном очаровании и не сомневалась: Аростеги – как-никак француз с греческими корнями – захочет встретиться с ней в Токио. Наоми добавила к прикрепленным снимкам две самые удачные фотографии топлес и нажала “отправить”.

Натан стоял перед домом, который Наоми обозвала фальшивым шато, в центре торонтского Форест-Хилла. Быстро оглядевшись по сторонам, он увидел то же, что и вчера из окна такси. Замок Ройфе оказался не одиноким: в глазах у Натана рябило от облицованных искусственным камнем фасадов, усеченных башенок, крытых медным листом, сланцевых крыш. Похожие на мавзолеи неовикторианские дома также были широко представлены. Натан закинул на плечо сумку со штативом и покатил упиравшийся чемодан по вымощенной булыжником дорожке к парадному входу. Веерообразный, в стиле модерн козырек из цветного стекла затенял каменное крыльцо. У огромной двери из какой-то редкой древесины и рифленого стекла Натан поискал кнопку звонка, но дверь открылась сама, тихо свистнул вакуумный доводчик. На пороге стояла красивая стройная женщина лет тридцати в подозрительно похожем на медицинский халат белом хлопчатобумажном платье с длинными рукавами и высоким воротником.

– Здравствуйте, я Натан Мэт.

Женщина смотрела на него по-прежнему безучастно.

– У меня встреча с доктором Ройфе. – Никакой реакции. – Он мне назначил.

Женщина недоверчиво прищурилась, но ее огромные глаза от этого не стали меньше.

– Доктор вам не назначал.

– Это почему?

– Доктор не берет новых пациентов. А вы новый. Да, пожалуй, новый.

Натан выдохнул.

– А! Нет-нет, – сказал он даже чересчур весело, чтобы приободриться. Вроде бы не делая ничего особенного, эта женщина смущала его. – Я не пациент, я журналист. Пишу на медицинские и социальные темы. Хочу взять у доктора Ройфе интервью. Расспросить о его работе.

– Скажите, что со мной? – почему-то сурово спросила она, убирая назад светлые волосы.

– В смысле?

– Поставьте мне диагноз. У вас ведь есть медицинское образование? Нельзя же написать серьезный материал о докторе, не имея медицинского образования.

– Кой-какое есть. А с вами что-то не так?

– Ну конечно. Иначе я не была бы пациенткой.

– А вы пациентка? Пациентка Ройфе?

Натану показалось, женщина сейчас захлопнет дверь у него перед носом, и он уже прикидывал, что же тогда делать, но тут из глубины комнат раздался резкий голос. Натан буквально услышал, как его рокочущий звук отразился от каждой мраморной плитки в доме.

– Чейз! – кричал Ройфе. – Это кто, наш личный папарацци? Веди его сюда!

– Добро пожаловать, мистер Мэт. Пожалуйста, входите.

Женщина вдруг сделалась радушной. Она распахнула дверь и даже сделала шутливый реверанс, когда Натан боком проходил мимо нее в дом. Сумка со штативом глухо стукнулась о дверной косяк, чемодан запнулся о высокий каменный порог и накренился. Чейз наклонилась к Натану и шепнула:

– Я употребляю.

Ее лицо было так близко, что Натану стало неуютно.

– Употребляете? Пьете, хотите сказать?

Опять шепотом, совсем близко:

– Нет. Я хочу сказать – употребляю.

Она выпрямилась, улыбнулась, уже совсем другим голосом – даже слишком громко и торжественно – сказала: “Прошу за мной”, затем развернулась и прошествовала в дом. Натан едва за ней поспевал. Лестница из полированного дерева, вид сверху на центральный холл, полы из черного мрамора с белыми прожилками. Чейз взяла правее, вошла в гостиную, встала и, демонстрируя крайнюю терпеливость, ждала, пока Натан с чемоданом догонит ее. Комната была обставлена в классическом стиле, опять же в духе викторианской фантазии на тему французского шато, и это усиливало общее впечатление бутафории – словно дом купили вместе с мебелью, которую риелторы расставили в нем для декорации, и больше здесь ничего не трогали. Женщина указала на пухлое кресло с подлокотниками, обитое парчой.

– Вы будете сидеть здесь.

– А вы где будете? – Натан снял сумку с плеча очень осторожно, чтобы не смахнуть керамических зверьков, расставленных на столике рядом с диваном из того же комплекта, что и назначенное Натану кресло.

– В заключении, Натан. Приходите, когда будет на то воля.

Наконец Натан разместил на полу свой арсенал и поднял голову, но женщина уже исчезла, ему оставалось только вспоминать очертания ее лица и гадать, мог ли он ей понравиться. Натан сел в указанное кресло. Странное поведение Чейз воодушевило его, кажется, он все-таки напал на что-то с этим Ройфе, совсем не таким интересным, как Паркинсон.

Доктор появился из застекленных дверей, выходивших в мощенное плиткой патио. Ройфе повернулся, закрыл слегка дребезжащие створки на щеколду и протянул руку Натану, поднявшемуся ему навстречу. После рукопожатия они сели, Ройфе – на диванчик.

– Натан.

– Доктор Ройфе.

– Пожалуйста, зови меня Барри. Мне всегда казалось диким, что американцы до самой смерти именуют экс-президентов “мистер президент”. Я отошел от дел.

– Если не считать… Чейз?

Ройфе был озадачен.

– Чейз?

– Девушка, которая усадила меня в это кресло. Сказала, что она ваша пациентка.

Ройфе согнулся пополам, лег грудью на колени. Натан даже перепугался – уж не сердечный ли приступ? – но доктор выпрямился, сморщившись от беззвучного смеха. И только через пару секунд раздался хохот – звучный, заливистый, искренний, изрытый влажными хрипами.

– Что ж, – Ройфе все еще трясся от смеха, – можно и так сказать.

– То есть она не пациентка?

– От этой девушки, кто бы она ни была, никогда не знаешь чего ожидать. Но такого я еще не слышал. Нет, не пациентка. – Ухватившись за колени, Ройфе подался вперед, ближе к Натану. – Она моя дочь, Натан. Конечно, в каком-то смысле родители всю жизнь ставят детям диагнозы, тебе не кажется? И метафорически она, пожалуй, имела право это сказать. Но такое все-таки впервые слышу.