Скрипнула калитка, и раздались торопливые шаги. Матрёна нахмурилась, щелчком отправила папироску в ржавый бак с талой водой и, неторопливо спустилась с крыльца. Навстречу ей семенила соседка: полная румяная, не старая еще, женщина в клетчатой юбке, из-под которой кокетливо выглядывали кружева сорочки. Жила она в селе недавно, с полгода, поселившись в некогда председательской усадьбе. С конца лета и до поздней осени, привезенные из города работяги, восстанавливали избу, оставив наружные вековые бревна и доведя до ума ее внутренние помещения. Бывший загон для скота снесли, отстроив на его месте небольшой, но функционирующий свинарник. Раз в две недели Марию навещали гости, топилась баня, пахло шашлыками, и играла музыка. Накануне под вечер у ее дома опять раздались автомобильные гудки, и часов до трех окрестности оглашал нестройный хор подвыпившей молодежи.

— Здравствуй, Мотря! Утро-то, какое свежее, дышится легко! — голос ее тек словно патока, — Ты тоже, смотрю, рано встала, — глаза ее хитро глянули на мятый подол ночной рубашки Матрёны. — Я, Мотря, что зашла, — продолжала Мария, — вчера то, я уж почти спать ложилась, аккурат курей заперла и поросят накормила, пока опару ставила…

— Говори толком, Мария, не тяни! У меня нонче делов тоже не раскидаешь, слушать времени нет, — Матрёна в нетерпении почесала одной ногой другую.

— Так я говорю, Мотря, племянник мой, Виталька, с друзьями приехал. Ну, погуляли, все честь по чести. Да решили еще денек погостевать. Ты в прошлый раз, когда Петру за забор самогонкой давала, помнишь? Так он и племяша угощал. Забористо, говорят, пойди, спроси пол-литра.

Матрена усмехнулась и, коротко кивнув, зашла в дом, не приглашая Марию. Соседка осталась стоять во дворе, брезгливо поджав губы и оглядывая запущенный двор. Матрёна вытащила из подпола бутыль с замотанным горлышком и, все так же насмешливо щурясь, протянула Марии, — Хватит ли? Придешь потом, так меня не будет. Только вечером объявлюсь.

— Да хватит, это ж им как деликатес, — Мария двумя пальцами держала бутылку за горлышко, отставив от себя, чтобы не испачкать подвальной пылью, — а ты, далеко ли собралась? Не в Темешево? Так сегодня вроде не торговый день. Если хлеба или чего надо, так у меня есть, я дам.

— Благодарствую, — Матрёна скривилась, словно от зубной боли, — у меня, слава богу, все есть. Пройдусь до полей, посмотрю, как земля. Раньше времени бы сеять не начали, а то все у них через одно место…

Мария вскинула брови и еле удержалась, чтобы не покрутить у виска. Попрощавшись, она выплыла наружу и скрылась за своими высокими оцинкованными воротами. Матрёна Пустовойтова быстро поела, переоделась и, смешав в тазу остатки каши, хлебных корок и куриных потрохов, накормила пса, отцепив того с привязи. Выйдя со своего двора через заднюю калитку, она направилась в сторону леса. В руке Матрёна держала длинную палку, на которую опиралась в такт своим шагам. В лесу было свежо и влажно. Женщина, перекинув через плечо узелок из старого клетчатого платка, свернула с протоптанной тропинки вглубь чащи, привычно расчищая себе дорогу, сдвигая коричневые ветки сосен палкой. Над головой оглушительно застучал дятел, звук эхом разнесся вокруг. Под ногами Матрёны чавкала влажная, густо усыпанная прошлогодними листьями и иголками земля. Миновав часть пути, Матрёна оказалась на опушке, через которую рваным краем прошла дорожная колея с глубокими наполненными водой рытвинами и следами от тракторных рессор. Матрена сплюнула и, поискав глазами, заметила поваленную березу в нескольких метрах от себя. Вытащив из-за пояса суконные рукавицы, женщина натянула их на руки и, взявшись за верхушку дерева, подтащила его к канаве. Наладив переправу, она, продолжая опираться на палку, медленными шажками миновала ее.

Через полчаса Матрёна вышла из леса. За тянущимся параллельно кромке полем, стали видны башенки из красного кирпича. Раньше в том месте ютилась деревенька Сосневка. Народ здесь жил веселый, работящий: вместе сеяли, косили, собирали грибы и ягоды, разводили скотину, а по субботам выезжали в райцентр на рынок. С началом перестройки все захирело и окончательно пришло в упадок к середине девяностых. А места здесь знатные, лес, речка и близость к основным автомагистралям. Несколько лет назад в заросшую бурьяном Сосневку понаехали бульдозеры, снесли покосившиеся избенки и, разровняв площадку, крепко встали, ознаменовав новое строительство. Дорогу, ведущую к Сосневке, перегородили шлагбаумом, поставили утепленную будку для охраны и новенький указатель с надписью: «Сосневка. Въезд строго по пропускам».

Человек, к которому шла Матрёна, жил один в заброшенной избушке лесника недалеко от речки Летунь. Добравшись до места, Матрёна замедлила шаг. Отдышавшись, она подошла к бревенчатому крыльцу. Почувствовав за спиной прерывистое дыхание, женщина обернулась. Огромный черный пес пристально смотрел на нее, жадно и подозрительно втягивая ноздрями воздух. Матрёна взялась за ржавую скобу и с трудом открыла тяжелую дверь.

— Фёдор, ты здесь? — Матрёна обвела взглядом темное помещение с низким потолком и двумя узкими закоптелыми оконцами. Крепко пахло табаком, овчиной и прелым деревом. Женщина размотала платок с головы, поставила палку в угол и, подойдя к печке, прижала к ней ладони. Она знала, что теперь ей придется дожидаться хозяина, когда бы он не пришёл. Его чёрный сторож впускал в дом любого, но выйти было уже не возможно, не пристрелив его. Матрёна ощущала его присутствие, но не боялась. Она развязала котомку, достала хлеб, соленые огурцы в полиэтиленовом пакете из-под молока, две банки балтийской кильки в томате, спички, папиросы и пол-литровую бутылку прозрачного как слеза самогона. Кое-как, пристроившись на табурете, Матрёна прижалась спиной к остывающей печи и задремала. Сквозь полусон до нее доносились гудки пригородных электричек, скребущее шарканье толстых ветвей по крыше сторожки и мерный топоток серых мышей по углам.

Прошло несколько часов, прежде чем Матрёна, вздрогнув всем телом, очнулась. Тяжелые шаги сотрясали крыльцо. Глухо скрипнув, дверь отворилась, и внутрь, ссутулившись, вошел хозяин в длинной брезентовой куртке и накинутом на голову капюшоне. Откинув его, мужчина ладонью огладил густую с сединой бороду и хмуро глянул на Матрёну. Та суетливо поднялась и расправила концы платка на груди.

— Здравствуй, Федя.

— Давно здесь?

Женщина вздохнула и отвела глаза:

— Извини, Федя, что беспокою тебя. Давно не виделись. Да и дело у меня к тебе. Ты, часом, не голодный? Далеко ходил?

Мужчина хмурился и молчал. Поставил на стол современную керосиновую лампу и зажег ее.

— Садись, Матрёна, — он указал на табурет и, приоткрыв дверь, свистнул собаке. Достав из кармана куртки банку тушенки, он лихо вскрыл ее охотничьим ножом, выложил половину содержимого в миску, а оставшееся в ковшик с вареной картошкой. Размяв в миске жилистое мясо, он, подумав, кинул туда картофелину и размочил все это водой из чайника.

— Давай, я покормлю, — Матрёна протянула руку.

Усмехнувшись, Фёдор молча выставил посудину за дверь и, взяв бутыль с самогоном, отвинтил пробку. Поднеся горлышко к носу, он удовлетворенно крякнул и щедро разлил жидкость по кружкам. Выпив, он вытер рот тыльной стороной ладони и захрустел огурцом.