— За дурость.

— И как? Правы были люди, которые так тебя назвали?

— Да, они были правы. Я в самом деле дурак.

— Это твой Дом?

— Мой.

— Поумнел, значит?

— Со стороны виднее.

— Нет, Ванька, не поумнел. Дом был твой, стал мой. А?

— Так было всегда.

— Правильно. От себя добавлю — так всегда и будет. Согласен?

— Как скажешь, Каша, как скажешь.

— Уже сказал. Что же мне с тобой делать-то? Застрелить? Или в окно выбросить? Выбирай.

— Не надо меня стрелять. И в окно выбрасывать тоже не надо, — твердо произнес Цернциц.

— Это почему же? — удивился Пыёлдин.

— Так не поступают.

— А как поступают?

— Сам знаешь.

— Да? — переспросил Пыёлдин. — Вообще-то да… Отложим. Потом решим.

— Отложим, — кивнул Цернциц.

— Весь цвет города собрал? — Он окинул взглядом молчаливую толпу и заметил, заметил все-таки, как женщины, осторожно, чтобы не привлечь внимания, снимают ожерелья, вынимают из ушей серьги с бриллиантами, как мужчины снимают с рук часы и засовывают их в носки.

— Почти весь… Тебя вот не позвал. Но ты сам пришел.

— А я всегда так, разве нет?

— Да… Насколько я помню.

— Начальник тюрьмы здесь?

— Здесь.

— Давай его сюда. Начальник тюрьмы-ы-ы! — пропел Пыёлдин, оборачиваясь к молчащей толпе. — Выходи, дорогой, давно не виделись… Пробил час.

— Выходи, Суковатый, — подавленно сказал Цернциц. — Чего уж тут… Не уберег Кашу — сам виноват.

— Не уберег, — ухмыльнулся Пыёлдин и горделиво поправил автомат на животе.

Сквозь толпу протиснулся и вышел на свободное пространство полный, румяный от здоровья и выпитого человек с челочкой на лбу. Видимо, совсем недавно он отплясывал под саксофонное мурлыканье — челочка его была взмокшей, по щеке рывками стекала одинокая капелька пота.

— Здравствуй, начальник. — Пыёлдин радушно протянул руку, но тот не пошевелился. — Не хочешь подать руки?

— Не хочу.

— Не уважаешь, значит?

— Не уважаю. — Суковатый побледнел и напрягся.

— А почему? Разве я не заслужил твоего уважения? Такую вышку предложил соорудить, такое украшение для всей твоей непутевой жизни, а? Не уберег ты меня, не удержал. Перехитрил я тебя, начальник. Вокруг пальца обвел, как последнего дурака. Вертолет мне подал для личного пользования, о вертолетчике позаботился… И вот я на воле. Ведь читал в моем личном деле — рано или поздно я обязательно оказываюсь на воле.

— Я читал о том, что рано или поздно ты всегда оказывался на нарах, — негромко, но твердо проговорил Суковатый и жестко посмотрел Пыёлдину в глаза.

— Жизнь полосатая, — беззлобно улыбнулся Пыёлдин, — как тельняшка. А если бы я остался на твоих вонючих нарах, ты уважал бы меня больше?

Суковатый молчал, отвернувшись, и только круглые желваки то вспухали, то опадали под его гладко выбритыми красноватыми щеками.

— Глупый ты, начальник, очень глупый, — с сожалением произнес Пыёлдин. — Будь ты немного поумнее, разве захотел бы всю жизнь по собственному желанию провести в тюрьме? Нет, ты бы в кино снимался, со сцены чего-нибудь исполнял бы, дома бы строил, таксистом на худой конец промышлял бы… Очень ты глупый, начальник, не знаю даже, как тебе и помочь…

Суковатый резко повернулся к Пыёлдину, видимо, хотел сказать что-то гневное, но не успел — вдруг оглушительно грохнул выстрел. Суковатый вздрогнул, и в этот момент ему под ноги откуда-то сверху тяжело шлепнулось тело охранника. Рядом звякнул о плиты его автомат. Дернувшись несколько раз массивным своим телом, он затих, и только пальцы мясистых рук продолжали сжиматься и разжиматься, но это уже были движения неживого человека.

Видимо, охранник, до конца верный своему долгу, какими-то вентиляционными трубами пробрался на перекрытие зала, но неосторожно выдал себя. И когда Пыёлдин, услышав шорох, взглянул вверх, автомат его мгновенно устремил туда же свой черный взор. А выстрел, выстрел произошел уже как бы сам по себе, едва автомат нащупал цель. И тут все обратили внимание, что табло снова засветилось, замелькали светящиеся цифры — лифт приближался к верхнему этажу здания.

— Быстро! — сказал Пыёлдин, и, хотя больше не добавил ни слова, несколько его подручных тут же стали полукругом вокруг лифта, готовые автоматными очередями исполосовать всех, кто окажется в кабине. Наступила мертвая тишина, многие в толпе, не в силах выдержать напряжение, легли на пол и закрыли головы руками в надежде спастись таким нехитрым способом.

Но когда двери распахнулись…

Лифт оказался пустым. И его зеркала, пол, залитые кровью, производили еще более страшное впечатление, чем раньше, когда он был набит трупами. Оцепенение охватило всех — то ли полуживые люди нашли в себе силы выползти из кабины там, внизу, то ли оставшиеся охранники выволокли своих товарищей и отправили лифт наверх? Но с какой целью?

— Что это они, тару подали? — весело рассмеялся Пыёлдин.

Никто не ответил, вообще в толпе не прозвучало ни единого звука, люди стояли, затаив дыхание.

— А у нас уже есть кого вниз отправить, да, начальник? — куражился Пыёлдин, описывая вокруг Суковатого круги. — Правда ведь, нам есть кого отправить? Что-то ты закручинился, что-то ты заскучал… А такой веселый был в кабинете, так смеялся, так радовался жизни, да, начальник? И кто бы мог подумать, что жизнь-то она, того, заканчивается, а?

Суковатый молчал. Теперь уже капли пота стекали по обеим его щекам, но он этого даже не замечал.

— Как же тебе удалось? — наконец выдавил он из себя единственный вопрос.

— А! — Пыёлдин небрежно махнул рукой. — Все равно не поверишь!

— Я же тебя, Каша, как невесту берег…

— Какой дурак! Ты, оказывается, начальник, еще дурнее, чем я предполагал! Кто же сможет уберечь невесту, если она сама на сторону смотрит? Нет в мире таких сил! Вот я читал в старых книгах, что раньше ревнивые рыцари, уходя в дурацкие свои походы, у жен эти самые места в железо заковывали, заклепки ставили, пилы зубастые приваривали… И что? И ничего! — с восторгом воскликнул Пыёлдин. — Фигня это все! Приезжали рыцари из походов, а у жен уж детишки новые! Во как! — Скажи, красавица, — повернулся он к Анжелике, — я прав?

— Конечно! — Анжелика улыбнулась так радостно, что Пыёлдин далеко не сразу смог оторвать от нее взгляд, далеко не сразу.

— Ну, ты даешь, — пробормотал он растерянно, но тут же снова взял себя в руки. — Так, начальник… Карета подана, — Пыёлдин показал рукой на кабину лифта.

— Не понял… — еле слышно произнес помертвевший Суковатый.