Она проснулась глубокой ночью. На кровати рядом с ней лежал Удо. «С тобой все кончено». Взяв его сигареты, она вышла на воздух. Хотелось прыгнуть в чью-то иную плоть, перестать быть Эмми, перестать чувствовать вину, перестать чувствовать…

Она шла, не выбирая пути, просто вымеряла шагами пространство. Из темноты чьего-то двора возник Тео.

– Пошел к черту, – сказала Эмми, даже не взглянув на него.

– Беса нет. Я знаю…

– Оставь свое знание при себе и иди туда, куда шел.

– Я шел к тебе.

– Напрасно. Я предпочла одиночество.

– Поговори со мной. Станет легче.

– Уж не от смерти ли мне должно стать легче? Ему было 17.

– Мне 19.

– А мне 143!

– Он хотел, чтобы ему стало немного легче, но ушел по-глупому.

– Устроим конкурс на самую гениальную смерть? Я знаю, ангелы бессмертны, так что успокойся. Нам всем наплевать друг на друга, потому мы и травим сами себя. Он сдался первым.

– Ты думаешь он этого хотел?

– Мы все этого хотим, просто самому наложить на себя руки слишком страшно и противно. На счету нашего безразличия и самолюбия уже не один десяток душ. Будут еще. Мы научились красиво говорить, а вот чувствовать и сострадать, – нет. И все мы ни капли не верим тому, в чем старательно убеждаем других. Это наше кредо. В этом мире даже утрировать не получается: все настолько плохо.

– Да, вокруг так много свиней, что порой не хватает бисера.

– Тогда не будь одной из них. Перестань преследовать меня. С тобой я отвергаю даже дружбу. Ты инородное тело.

– Я пошел…

– Да, и ты не просто уйдешь, ты постараешься сделать так, чтобы я больше тебя не видела. Любовь – это помешательство. Сходи с ума один…

Мисс Спенсер выплыла из-за завесы лака для волос, внося свою скромную лепту в разрушение озонового слоя умирающей планеты. На своих толстых ногах со взбухшими венами она дошла до большого напольного зеркала и принялась укреплять на седой голове старомодную шляпку.

Она могла делать только небольшие шаги, поэтому любая цель для нее относилась к разряду трудно достигаемых. В магазин она ходила раз в месяц, закупаясь всем нужным наперед. И вот опять настал тот день, когда ей нужно было предпринимать усилия, передвигая свои колодообразные ноги в толпе вечно спешащих горожан. Вся она была похожа на улитку, случайно попавшую на мостовую.

Тео несся по городу со скоростью 180, плюя на светофоры и предостерегающие знаки. «Любовь – яд. Эмми – моя доза. Мне все равно, я добьюсь тебя. Я убью всех, но ты будешь моей».

Мисс Спенсер уже добралась до дороги, подождала пока загорится зелёный и неуверенно шагнула на белую линию. Пройдя совсем немного, она услышала шум стираемых покрышек и повернула голову в его направлении. По встречной полосе, едва удерживая виляющую из стороны в сторону машину, гнал Тео. Он успел разглядеть нечто грузное и вязкое на своем пути, но даже не попытался вывернуть руль, чтобы предотвратить неизбежное столкновение. В последний момент он все же опомнился, развернул машину и влетел в огромный фонарный столб.

Мисс Спенсер только вскрикнула, а Тео почувствовал сильный толчок. Его голова пробила лобовое стекло, осколок которого перерезал сонную артерию. Мисс Спенсер, не получившая ни одного механического повреждения, скончалась от разрыва сердца. Наверное, именно так умирают Ангелы…

Более не было смысла жить по-прежнему. «Лестница» замерла. Эмми разбила свою гитару и теперь целыми днями пропадала в институте, часто не приходила домой. Ей не хотелось идти туда где больше не было Беса, но было вечное напоминание о нем. Все отдалились друг от друга. Кто-то на время, а кто-то навсегда.

Срывать на ком-то зло, объясняя тем самым самому себе что это неправильно, но притягательно до одурения. Власть…

Эмми давно почувствовала, что с Лин что-то не так, и это «не так» не что иное, как отношения с Кэт. Эта нелепая борьба внутри между Богом и любовью.

– Сегодня воскресение, как же церковь?

Лин перестала есть. Она не знала, как соврать так, чтобы Эмми поверила. Ее не обвести вокруг пальца. «Думай, Лин. Раньше у тебя с этим проблем не было». За нее подумала Эмми:

– Ты проспала или решила отречься? Безбожие меня спасло, а вера уничтожает, я знаю. Постоянно жить в страхе что согрешишь, сходить с ума, воображая наказание, ожидая кары небесной. Тогда уж и жить не за чем. Вера должна давать силы, а она их откровенно отнимает.

Лин не выносила взгляда Эмми. Когда та говорила, ее глаза горели дьявольским огнем, казалось, что она давно уже побывала внутри тебя и все знает, лишь прикидываясь, что удивлена твоим ответом, реакцией и прочим. Она вставляла жало в самую болевую точку, выкручивала, давила, тащила клещами наружу то самое, что больше всего хотел скрыть человек, сидящий напротив, развивала самые щепетильные темы, зная, что крючок брошен, главное умело подсечь. Эмми придавала своему голосу все новые и новые интонации, добивалась отточенности движения, ломкости фраз. Она заставляла других слушать себя, пусть даже сказанное ею было ужасной истиной или глупейшей ересью.

– Я проспала, – сказала скрипачка, не отрывая глаз от тарелки с кашей.

– Ты осторожней, – рассеялась Эмми, – вдруг не простит? Или в твоем арсенале есть грешок поценней?

Лин вздрогнула. Ее вечно белые, как мрамор, щеки вспыхнули болезненным румянцем:

– Вам атеистам не понять Бога.

Эмми медленно намазывала масло на хлеб, восхищаясь блеском стального лезвия:

– Зато нам заранее отпущены все грехи. И походка у нас тверже, и плечи расправлены: крестов нет, нести нечего.

– Ты плохо понимаешь, что такое вера.

Эмми отложила бутерброд и, скрестив локти на столе, опустила голову на руки, прожигая взглядом Лин:

– А я, напротив, осознаю, что даже слишком хорошо. Ты очень встревожена. Что-то натворила? Я отпускаю этот грех.

Жало Эмми вошло глубоко. Даже глубже чем она могла себе представить, а потому продолжала давить:

– Не смотри так, как будто мечтаешь всадить этот нож мне в горло. Очередной грех. Помни – даже мысль есмь грех. Ну и чем же хорош твой Бог, ведь даже подумать ни о чем нельзя, – иначе ад.

– Нет, я не думала, – скрипачка смешалась, опрокинула тарелку с кашей на пол. Сидела и нервно крутила угол скатерти. Эмми добивала:

– А за травку он тоже наказывает. Или ты считаешь, если покуривать на чердаке он не заметит? Я думаю он уже решил, как проучить тебя. Берегись.

– Да, я согрешила. Уступила своей плоти. И Он не простит. Молитв не хватит. И нет таких молитв.

– Значит и греха такого нет.

– Есть!

– Искупишь.

– Как?