Я проверила, нет ли поблизости Зеда, Радара или их дружка Мика, но в дневном помещении никого не оказалось. Все куда-то ушли. Мы остались в одиночестве, отрезанные от свободы семью закрытыми дверями. Я передала мужу слова Эшлин. Он понимающе на меня посмотрел, скрипнул зубами. В глазах мелькнула беспомощная ярость. Джастин повернулся к дочери, его лицо смягчилось, голос зазвучал почти как обычно.

– Первое правило тюремной жизни – один туалет и одна раковина на всех… – энергично объяснил он, словно речь шла о новом приключении.

– Но, папа…

– Представь себе, что мы в летнем лагере…

– Я не могу…

– Солнышко, перестань. Возьми себя в руки. Мы обязательно выберемся.

Ее нижняя губа задрожала. Еще немного – и Эшлин расплачется.

Мне хотелось обнять дочь, но я сдержалась. Как ее успокоить? Не плачь, милая, все в порядке?

Какие-то психи выкрали нас из собственного дома, одели в тюремные комбинезоны и тапочки и запихнули в белую каморку, где встать почти негде, а сесть можно только на нары, застеленные тонюсенькими матрасами. Все далеко не в порядке. Все ужасней некуда и, возможно, будет только хуже.

Джастин отошел к стене напротив входа и, отвернувшись от туалета, закрыл собой окно. Я загородила смотровую щель в двери, тоже встав спиной к Эшлин. Нас с Джастином она стала стесняться лет в восемь, а к пятнадцати годам отчаянно стыдилась всего физиологического.

Тишина была невыносима. Шорох огромного комбинезона, с которым возилась дочь, разносился по всей камере.

Я попробовала подумать о приключении в летнем лагере, как предложил Джастин, и затянула детскую песенку. Он подхватил, хрипло и не попадая в ноты. Мы спели несколько строк по очереди, потом вместе, а когда закончили, Эшлин судорожно зарыдала. Я обернулась, подхватила обмякшее тело дочери и прижала к себе. Джастин вернулся от окна и обнял нас обеих. Так мы и стояли молча.

Первые семейные объятия за последние месяцы.

* * *

В конце концов я уложила Эшлин на узкие нары. Не было ни одеяла, чтобы ее укрыть, ни слов, чтобы утешить. Я присела с краю на голубой скрипучий винил и гладила ее по волосам.

Джастину не сиделось. Он ходил по крошечной камере, как зверь в клетке. Прощупал все матрасы сверху донизу, осмотрел окно, дверь, странную металлическую конструкцию, в нижнюю часть которой был вмонтирован унитаз, а в верхний боковой выступ – раковина.

Я отвернулась, чтобы он спокойно справил нужду. Мы столько лет пользовались одной ванной, что в песнях необходимости не было. После него я тоже помочилась и прополоскала рот, набрав воды из-под крана. К остаточному привкусу желчи добавилась ржавчина. Как я мечтала о зубной щетке и пасте, но наши захватчики о таких мелочах не беспокоились.

Джастин отошел от окна, сел на нижние нары спиной к двери и знаком попросил меня сделать то же самое. Я вернулась на свое место рядом с Эшлин, только уже лицом к окну.

– Жучков нет, – сказал Джастин, как будто эта новость должна была меня обрадовать.

Я тупо уставилась на него.

– Нас видят через видеокамеры, но слышать не могут, – продолжил он. – Спиною к ним мы можем говорить все что угодно.

Я не поняла такие тонкости, однако кивнула в ответ, раз для мужа это было важно.

– Тюрьма государственная. Значит, наша дверь открывается электронно из аппаратной комнаты. Плохо то, что ее не разблокировать вручную или выкраденными ключами. С другой стороны, ребяткам нужно разделяться всякий раз, когда нас захотят выпустить. Пока один или двое идут к двери, третий должен оставаться у сенсорного экрана в аппаратной.

Я слегка повернула голову в сторону мужа.

– Как ты догадался?

Джастин бросил на меня странный взгляд.

– Либби, помнишь тюрьму, которую мы закончили в прошлом году в северном Нью-Гэмпшире? Это она.

Я удивленно заморгала. Фирма Джастина отстроила немало тюрем – в Нью-Гэмпшире, Западной Виргинии, Джорджии, – но почему-то мне и в голову не пришло…

– Тогда ты сможешь вытащить нас отсюда! Ты же здесь все знаешь.

Муж помрачнел и ответил не сразу.

– Конечно, знаю, – вздохнул он. – В том числе причины, по которым сбежать вряд ли удастся. Зед говорил правду. Мы в ловушке для заключенных, спроектированной по последнему слову техники.

Я опустила плечи и, опершись о металлическую стойку нар, посмотрела на свои руки, лежавшие на коленях. Бледные, сухие, со скрюченными пальцами, они мелко подрагивали и выглядели совершенно чужими, как будто больше мне не принадлежали.

– Эшлин, – прошептала я единственное слово, в котором сосредоточился весь смысл.

Джастин заиграл желваками. На его лице появилось знакомое выражение ярости. Я понимала, что за ней стоит сильнейшая боль. Мы были женаты восемнадцать лет. Я видела, с какими глазами Джастин впервые поднял маленькую Эшлин, как он терпеливо держал ее за ручки, когда она училась ходить, и как до сих пор заглядывал к ней в комнату перед сном.

– Что бы там Зед ни говорил для острастки, им нужны деньги, – сказал он со злостью. – Рано или поздно они потребуют выкуп. «Денби» заплатит, и мы вернемся домой. Все до одного.

– Но зачем ехать сюда? – спросила я. – Если дело только в деньгах, зачем тащить нас так далеко на север и закрывать…

– А где еще лучше спрятать целую семью? Тюрьма заброшена. Средства на ее открытие так и не выкроили. Само место удаленное, в радиусе тридцати километров ничего нет. Здешняя полиция, наверное, только изредка проезжает мимо – как тогда, после нашего приезда.

– Они заметят свет, – сказала я с надеждой, – и проверят.

Джастин помотал головой.

– Весь комплекс напичкан датчиками движения. Каждый раз, когда появляются копы, он вспыхивает, как рождественская елка. Так что свет нас не спасет.

– Их трое, – прошептала я. – Целая… группировка. Наверняка все долго планировали. Взяли тазеры, оружие… Если потребуют выкуп, то уж точно не маленький. А завтра воскресенье, и даже если компания согласится заплатить…

Джастин сжал губы.

– Мы, скорее всего, проторчим здесь еще дня два, не меньше, – проворчал он.

Я погладила дочь по волосам. Обессилевшая от нервного потрясения, она спала мертвым сном.

– Сколько времени прошло? – спросила я. – Часов шестнадцать? Кормить и поить нас, похоже, не собираются.

– Вода есть в раковине. А без еды пару дней продержаться можно.

У меня опять задрожали руки, заныли живот и голова. Может, стоило во всем признаться Джастину, но я промолчала. Да, у нас за плечами восемнадцать лет брака, но последние полгода никто не забыл. За это время многое изменилось.

– Только бы не забрали Эшлин, – перевела я разговор обратно на дочь.