— Я не уверена, — начала я. — С мамой было непросто. А ее смерть… все это до сих пор еще живо. И прости, если мои слова покажутся тебе банальными, но сейчас я просто не знаю, что и думать.

— Непросто? В каком смысле? — спросила Фиби. — Вы не ладили? Какой она была и как ты… То есть если ты, конечно, не против об этом рассказать, — добавила она.

Я подумала, что вообще-то против, по крайней мере, в данный момент я не собиралась вываливать сорокалетнюю историю отношений с матерью незнакомому человеку. А Фиби сидела так близко, слишком близко, и между нами было всего несколько дюймов покрытого пятнами и царапинами пластикового стола. Но когда я отодвинулась, чтобы перевести дух, она снова придвинулась ко мне.

— Ты не спрашивала отца? — Она сканировала глазами черты моего лица, верхнюю половину моего туловища, волосы, руки, как будто разбирала меня по частям, искала сходство с неким невидимым макетом. Под ее пристальным взглядом у меня заболела шея и я почувствовала, как на лбу выступают капельки пота.

— Нет, — произнесла я и снова немного отодвинулась, постаравшись сделать это незаметно. — Не спрашивала. И я не уверена…

— Он должен что-то знать. Может быть, я с ним поговорю? Или же мы могли бы пойти к нему вдвоем. Встретиться с ним и…

— Нет. — Я отодвинула стул, и он с громким скрипом царапнул пол. — Остановись на минутку, пожалуйста. Извини, но ты не можешь поговорить с моим отцом. Сначала с ним должна поговорить я. — Сделав над собой усилие, я понизила голос. — Отец не совсем здоров и… я не уверена, что он готов ко всему этому.

Я взмахнула руками над столом, и Фиби откинулась на спинку стула. Ее руки сжимали солонку, словно это была маленькая, но тяжелая гирька. Осторожно подбиравшаяся к нам официантка (выглядевшая так, словно ей было лет одиннадцать) вдруг остановилась и пошла назад.

— Я подожду еще минутку, хорошо? — произнесла она, возвращаясь к стойке.

— «Ко всему этому»? — безжизненным тоном повторила Фиби Робертс, с громким стуком ставя солонку на место.

— Да, — отозвалась я, вытирая лоб тыльной стороной ладони. — Мне нужно время. Ты знаешь об этом уже несколько недель. А я узнала только вчера.

— Но…

— Извини, Фиби. Мне нужно собраться с мыслями. И вообще…

Правда ли это, — хотела сказать я, и хоть не сказала, но она все равно меня поняла.

— Да ладно тебе, Адель. Послушай, мне сорок лет. У меня хорошая жизнь. Зачем, ради всего святого, мне все это выдумывать?

Ее взгляд стал решительным. Официантка за стойкой отложила нож и позвала кого-то с кухни.

— Не знаю зачем, — ответила я. — Зачем кому бы то ни было появляться на пороге чужого дома и бросать в него бомбу? В годовщину смерти… Кто может так поступить?

— Ты хочешь сказать, что я лгунья? — недоверчиво переспросила Фиби. — Ты думаешь так же, как твоя сестра? И желаешь, чтобы я вас больше не беспокоила? Не беспокоила? — Фиби повысила голос. — Значит, я беспокою людей? Я даже не знала, что она умерла, иначе не пришла бы…

— Хватит на меня кричать, — ровным тоном произнесла я. — Я не называла тебя лгуньей. Мне просто нужно время, чтобы во всем разобраться. И я прошу тебя не приходить в дом к моему отцу, прежде чем я с ним поговорю. Неужели это так трудно понять?

— Да, по правде говоря, трудно. — Фиби пристально посмотрела на меня. — Ты знаешь, каково это — вдруг выяснить, что все, во что ты верила, оказалось ложью? Узнать, что твоя мать отдала тебя сразу после рождения, а потом прийти к ней в дом и услышать, что она умерла? И выяснить, что моя сестра все время была там, что меня отдали, а тебя нет? Ты можешь себе это представить? Ты, живущая в своем уютном семейном гнездышке, ты можешь представить себе, каково это? — спросила она резким голосом. — А теперь мне запрещено разговаривать с твоим отцом, потому что ты не хочешь обрушивать на него вымышленную историю о сестре-близнеце?

— Но мы с тобой не близнецы!

Не знаю, почему у меня это вырвалось, но стоило мне произнести эти слова, как я тут же закрыла рот ладонью. Мне захотелось взять их назад. Тревога, мучившая меня весь день, вылетела одним махом, оставив после себя тошноту. Фиби притихла.

За стойкой появился темноволосый мужчина в поварском халате и застыл рядом с официанткой. Они стояли, глядя на нас.

— О, господи, извини меня. Я не то имела в виду. — Я заставила себя посмотреть на Фиби и вздрогнула, увидев, что ее лицо было каменным и огорченным одновременно. — Мне ужасно жаль. Я размышляла об этом весь день и уже не знаю, что и думать. Просто все это так… тяжело, — пролепетала я. — То есть не тяжело, просто я все еще… Мне очень трудно в это поверить. Не потому, что я сомневаюсь в твоей честности, просто это так… неожиданно. Мой отец… ему очень трудно. Если бы ты его знала, ты бы поняла…

— Адель, — прервала меня Фиби. — Мы с тобой близнецы. Нас разлучили сразу после рождения. Твой отец — единственный, кто может знать что-нибудь об этом. Мы должны с ним поговорить.

— Он…

Но она не слушала меня.

— Опять же, он может ничего не знать. Может быть, его жена скрыла это от него. Думаю, она могла так поступить, хотя… — Фиби взмахнула руками, словно пытаясь что-то подсчитать.

Я изумленно смотрела на нее.

— О чем ты? Как бы она это сделала? Уехала бы в больницу, а потом вернулась с одним ребенком вместо двух? Привет, дорогой, я дома!

Фиби перестала размахивать руками и удивленно нахмурилась. На миг ее взгляд задержался на мне, а затем мне вдруг показалось, что она очень тщательно подбирает слова.

— Адель, несколько месяцев до нашего рождения она провела в доме для незамужних матерей, одиноких женщин, попавших в беду. Он находился где-то рядом с Брайтоном. Должно быть, прямо оттуда она попала в госпиталь Всех Святых…

— О чем ты говоришь?

— Так было написано в маленькой тетрадке, — осторожно произнесла Фиби. — Ну, помнишь маленькую тетрадку с именами, которую я показывала вам вчера? В ней я это и прочла…

— Покажи ее мне. Немедленно. — В моем голосе появилась незнакомая твердость, и я добавила: — Пожалуйста, — просто чтобы это не звучало как приказ. Официантка и повар продолжали смотреть на нас.

— Адель, прошу тебя, успокойся, иначе нас отсюда вышвырнут.

— Покажи ее мне.

Фиби порылась в сумке и вытащила оттуда маленькую черную тетрадь. Придирчиво осмотрела стол, смахнула с него несуществующие крошки, а затем осторожно положила ее на стол. Я схватила тетрадь немного неловко. Пальцы у меня дрожали. Передо мной снова были синие чернила, аккуратный круглый почерк моей матери.

Сегодня малыши очень активны. Малыши. Вчера я не видела этой страницы. Окружность живота такая, как и должна быть. А потом, через несколько страниц, я обнаружила штамп: «Милосердные сестры», Брайтон, 12 декабря 1959 года.