Существовали и прочие возможности, которые горячо обсуждались представителями оживившегося в конце 1850-х — начале 1860-х гг. национального движения. Великогерманское решение — объединение вокруг Австрии с ее ненемецкими владениями, казалось, открывало неплохие перспективы, а поскольку оно как бы возрождало славное имперское прошлое, то его эмоциональное воздействие было наиболее значительным. Но уже в начале 1860-х гг. такой проект стал иллюзорным. Дело даже не в претензиях Пруссии на гегемонию в Германии. За нее выступала высшая прусская бюрократия, а сам король и консервативное дворянство относились к габсбургским прерогативам с должным уважением. Но великогерманский вариант противоречил здравому экономическому смыслу. Дунайская монархия с ее допотопным меркантилизмом значительно отставала от далеко продвинувшейся хозяйственной интеграции Таможенного союза. Кроме того, интересы уже значительно отдалившейся от остальных германских государств Австрии переместились в Северную Италию и на Балканы. Наконец, включение многонациональной монархии Габсбургов в единое немецкое государство породило бы массу трудноразрешимых проблем.

Возможным решением могла бы стать дуалистическая гегемония Австрии и Пруссии в Германском союзе. Такой позиции некоторое время придерживалась Пруссия, предлагавшая провести реформу союза, разделявшую Германию по реке Наин. Севернее располагался бы прусско-северогерманский союз, южнее — дунайская федерация во главе с Веной. Еще в 1864 г. Бисмарк исходил как раз из такого варианта, который мог бы положить конец давнему австро-прусскому конфликту. Это была достаточно реальная альтернатива, провалившаяся по той причине, что Австрия не без оснований не доверяла прусским предложениям и опасалась, что Берлин будет затем выдвигать все новые условия и требования.

Наконец, существовала концепция триады, выдвинутая средними немецкими государствами, которые боялись как прусской гегемонии, так и совместного австро-прусского господства. Поэтому напрашивалась идея о слиянии малых, чисто немецких территорий в одно национальное государство. Что касалось Австрии и Пруссии, то они могли идти собственным путем как европейские державы. Они явно переросли старый союз и имели значительные негерманские владения. Создание «третьей Германии» казалось защитой от гегемонистских устремлений Вены и Берлина и средством сохранения традиционных местных свобод и традиций.

С 1859 г. «третья Германия» явно оживилась и предложила реформировать устройство Германского союза, чтобы расширить его федеративные основы и усилить его воздействие на членов этого объединения. Однако сразу выяснилось, что реформаторские планы Баварии, Саксонии и Бадена настолько различны, что делают невозможными их общую политику, не говоря уже о совместных действиях.

Таким образом, малогерманское решение проблемы было только одним из нескольких вариантов. Если ему благоприятствовали существование Таможенного союза, слабость Австрии и временные симпатии либералов, то это еще не означало, что такой вариант был запрограммирован изначально.

Сам Бисмарк в 1868 г. уже после войны с Австрией говорил, что «если Германия достигнет своей национальной цели еще в XIX в., то это будет чем-то великим, а если это случится через десять или даже через пять лет, то будет чем-то необычайным, неожиданным даром Бога».

Конечно, в период объединения сложилась исключительно благоприятная международная обстановка, которой на редкость умело воспользовался Бисмарк. Однако если бы во главе Пруссии стоял другой человек, если бы Франция вмешалась в «немецкую войну», а Россия или Австрия — в войну 1870 г., то немецкая история могла бы пойти по совершенно другому пути.

Создание империи утолило жажду немцев собрать нацию в едином государстве. Но многие люди представляли его иначе. В этом смысле оно должно было быть крупнее, ибо Австрия теперь не входила в империю; конфессионально более сбалансированным, так как без Австрии протестантизм получил явный перевес, а католики оказались даже под подозрением в недостаточной национальной лояльности; более федеративным, ибо в империи сложилось абсолютное преобладание Пруссии, а «третья Германия» практически перестала существовать. Наконец, более демократическим и парламентарным государством вместо, возникшего авторитарно-милитаристского режима во главе с харизматическим лидером.

Уже многие современники считали создание империи «революцией сверху», осуществившей ту мечту, которую не удалось исполнить революционерам 1848 г. В одном отношении бисмарковская Пруссия в 1866 г. пошла даже дальше. Если Франкфуртский парламент остановился перед тронами, то Бисмарк отважился ликвидировать три суверенные монархии — Ганновер, Кургессен и Нассау, а также один вольный город — Франкфурт-на-Майне. Этим поступком были потрясены консерваторы: один из них совершил революцию, которую видный представитель прусского консерватизма Людвиг фон Герлах назвал «безбожным и преступным деянием» Бисмарка. Консервативное юнкерство страшно боялось, что их «добрая старая Пруссия» растворится в новой объединенной Германии. Лишь к исходу 1870-х гг. оно примирилось с этим национальным государством, когда закончилась «либеральная эра».

Империя была союзным государством, в которое входили 22 самостоятельные монархии и три вольных города — Гамбург, Бремен и Любек. Структуру империи отражала ее конституция. Первая палата — Союзный совет, или бундесрат, являлся представительством отдельных государств. Строго говоря, империя была не монархией как таковой, а коллективной олигархией немецких правителей. Второй палатой был рейхстаг, избираемый на основе всеобщего и равного избирательного права всеми мужчинами, достигшими 25-летнего возраста, кроме военных. Законы принимались обеими палатами, что казалось оптимальным вариантом с точки зрения распределения властных полномочий и соблюдения интересов народа. Впрочем, в империи был еще третий элемент, главная опора государственной власти — армия и бюрократия, неподконтрольные рейхстагу. Три пятых всей бюрократии составляла прусская бюрократия, а армия Пруссии являлась костяком имперской армии.

Конституция обеспечивала гегемонию Пруссии, население и территория которой охватывали две трети империи. Императором мог быть только прусский король, который возглавлял бундестаг, командовал армией, имел право утверждать или отклонять любые законопроекты. Единственный общегерманский министр — канцлер одновременно являлся министром-президентом Пруссии и нес ответственность только перед императором. Отдельные ведомства возглавляли статс-секретари, которые по своему служебному положению считались помощниками канцлера. С 1878 г. основные имперские ведомства были закреплены за соответствующими прусскими министрами.

Фактически не было никакой государственно-правовой связи между национальной Германской империей и транснациональной «Священной Римской империей». Но сознание приверженцев немецкой национальной идеи было в огромной мере сформировано мифом романтической утопии о возрождении средневекового имперского величия. Воздействие этого мифа было настолько сильным, что без опоры на него не могло быть легитимным никакое немецкое национальное государство к негодованию Вильгельма, который считал титул императора только уступкой духу времени и полагал, что провозглашение империи похоронило дорогую его сердцу старую Пруссию.