– В каком смысле?

– Просто я отыскал всего пятерых, которые собственными ушами слышали, как Оскар Арлингтон предложил обменять свой номер на другой и обещал заплатить по десять тысяч долларов за каждое следующее число.

– Разве недостаточно пяти свидетелей?

– В том-то и дело, что их может не хватить. Адвокат ответчицы начнет щекотать им нервы, давить, и они признают, что Оскар, вероятно, пошутил. Мол, сначала все восприняли его слова всерьез, но потом поняли, что это был дурацкий розыгрыш.

– Вашим свидетелям будут щекотать нервы?

Щекотать… Как притягателен этот выразительный глагол в твоих устах…

– Хороший адвокат – а у Арлингтон будут лучшие юристы, можете быть уверены – обязательно именно так и поступит.

– А договор?

– Договор… Я как раз собирался об этом поговорить. Из двадцати трех солдат, слышавших о документе, всего четверо имели, скажем так, прямой источник информации. Их посвятил в эту историю сам Лаки. Оскар никогда никому ничего не рассказывал.

– Но слух разошелся мгновенно, и Оскар ничего не отрицал.

– Вы попали в точку, это важный пункт, но убедит ли он судью? Да, обмен жребием состоялся, тому есть пятьдесят один свидетель. Как минимум. Насчет всего остального – ни одного доказательства, только слух, основанный на заявлениях Лаки, сделанных до гибели.

– И умолчания Оскара.

– Буду с вами честен, Алиса. Нам может не хватить этих доказательств, чтобы выбить из старухи Арлингтон полтора миллиона долларов. Несмотря на всю нашу с вами уверенность.

Отлично, Ники! Особенно хороша последняя фраза. «Наша с вами уверенность…» У нее загорелись глаза, я видел! Уверенность – правильное слово… А «наша с вами» подразумевает сообщничество.

– А как же четыре экземпляра договора? У Алана Ву? У Дрочилы?

Сейчас расскажу, моя Алиса, как я месяц бегал с высунутым языком и ни разу тебе не изменил.

– Четыре экземпляра договора… Один у Оскара Арлингтона, его нам не видать как своих ушей.

Следи за языком, Ник, девочка вряд ли любит вульгарных грубиянов.

– Алан Ву… Теоретически у него было два экземпляра – его собственный и тот, что он после штурма забрал вместе с личными вещами Лаки. Семьи у Алана не было, только дядя, не имевший сведений о племяннике, пропавшем без вести в сорок четвертом.

– Он тоже был сиротой?

– Да.

– Надо же…

– И правда, странное совпадение. На мои короткие объявления никто не откликнулся. Я на всякий случай продолжаю, но Алан, судя по всему, пропал с концами.

– Вы посылали эти объявления в нормандские газеты?

– Зачем?

– Ну, не знаю. Вдруг он был только ранен во время высадки и кто-то из местных его подобрал и выходил.

Черт возьми, это же так очевидно! Оттуда и следовало начать. Ну ты и кретин, Ники. Прекрасная дама вряд ли будет гордиться таким посмешищем.

– Ну… Да… Вы правы. Это ведь не повредит, можем попробовать, верно? И остается Дрочила, – смущенно продолжил сыщик.

Прости, Алиса, я не стану называть его ни «тайным онанистом», ни «железной рукой».

– Я расспросил больше половины ребят из отряда. Никто не вспомнил имя. Все звали его Дрочила. Но у меня есть детальное описание.

– Какое именно?

– Брюнет, рост средний, глаза светлые, легкий южный акцент. Возможно, строитель. Разговорчив. Еще бы, с таким-то прозвищем.

– Маловато деталей.

Делаю что могу, детка, и мне непросто, твоя история мхом поросла, знаешь ли.

– Речь идет о событиях двадцатилетней давности, Алиса, поэтому мое расследование носит специфический характер.

– Знаю, Ник. Мне очень жаль, правда.

Ник, она назвала тебя Ником! Впервые сказала не «мистер Хорнетт», а Ник. Ух ты!

– В любом случае круг сужается. Дрочила не относится к числу рейнджеров, с которыми я общался. Надеюсь, что так. Не исключено, что мы говорили по телефону и он не признался. Не хотел неприятностей или просто забыл идиотское прозвище. Вообразите эту беседу, Алиса.

Я: Добрый день, я ищу человека по прозвищу Дрочила.

Он: Это я…

Я: Рад вас слышать, мистер… мистер…

Он: Прошу вас, зовите меня Боб…

Кроме того, я мог позвонить в тот момент, когда рядом были его жена и дети, все святое семейство на диванчике. Они никогда не слышали этой клички, вот отец и изобразил потерю памяти.

– Неутешительно…

– Да уж… Зачем Лаки взял в свидетели такого парня? Если считать, что все мои собеседники были честны и ничего не придумали, я могу выбирать из десяти фамилий. Многие рейнджеры переехали, и найти их оказалось невозможно. Вот так.

Да, вот так, милая, это все. Не стану признаваться, что целый месяц вкалывал как галерный раб, засыпал поздно вечером, пристроив голову на папки – ведь тебя-то рядом не было… За вознаграждение в один доллар! А теперь, Ник, поверни лицо на три четверти, покажи седеющие виски и улыбнись.

– Вы проделали фантастическую работу, Ник.

Спасибо.

– За такой короткий срок.

Еще раз спасибо.

– Без денег. Не знаю, что бы я без вас делала.

– Пустяки, Алиса, я сделал все, что мог.

Брось, Ники, она права, ты сделал намного больше, и даже улыбка Алисы не компенсирует твоих затрат.

– Вы сделали намного больше, Ник.

– Пусть вознаграждением станет ваша улыбка!

Эй, эй, что на тебя нашло, приятель? Ну вот, она улыбается, а ты похож на идиота. И наверняка покраснел как помидор. Шляпа! Простофиля! Ну давай, продолжай, скажи хоть что-нибудь.

– Мы выиграем этот процесс, Алиса, я не сомневаюсь. С нами Лаки, а он никогда не проигрывал, сами знаете. Его удача с нами!

– Спасибо, Ник.

«Его удача с нами»… Что за идиотство! Да уж, ты отличился, старина Ник. Взял и вытащил из небытия Лаки, говоришь с Алисой про его улыбку. Предположим, чудо произошло, она не устояла перед обаянием седеющего красноухого простака и начала забывать прошлое, тут-то ты и позвал на помощь привидение. Кретин, ты ее не заслуживаешь.

3 сентября 1964

Национальный Молл, Вашингтон

Вторая половина дня выдалась солнечной, и горожане всех возрастов заполонили улицы. Мячи катались и прыгали между колясками, утки лакомились полдниками капризных детей. Памятники сверкали белизной, как и новые дома в пригороде. Линкольн наблюдал, как его стадо пасется на лугу. Отдавая дань уважения великому человеку, молодые солдаты в мундирах восемнадцатого века играли на флейтах, дудках и барабанах ритурнели времен Гражданской войны. Лето уже подходило к концу. Чернокожие сторонники Мартина Лютера Кинга и лохматые хиппи, любители плачущей гитары Джоан Баэз, еще не вытоптали зеленую траву лужаек.