– Что ж ты мне присоветуешь? – раздраженно спросила Лиза, неотрывая лица от подушки, в которую уткнулась, пряча злые слезы. Пуще всего онаплакала из-за постыдной душевной черствости, которую обнаружила в себе. – Развепрочь сбежать? Да куда ж я пойду и зачем?

– Поверьте, вам и один день роздыху сладок покажется послесей каторги, – ласково пропела Чекина, и Лизу вдруг по сердцу резануло этогрубое и откровенное – «каторга». Но итальянка, почуяв свою осечку, обрушила наЛизу ворох предположений и предложений, смеха и соленых шуточек, сочувственныхвосклицаний и советов, после которых оглушенная Лиза была уже вполне уверена водном: дни ее сочтены, ежели один из них она не проведет как можно дальше отвиллы Роза.

Проще сказать, ей вдруг стало нестерпимо скучно… Порою додрожи хотелось дикого посвиста ветра, слитного шума дубровы, ожидающей грозы,скрипа саней под полозьями – всего того, чего в прекрасной Италии не было и немогло быть. Доходило до того даже, что она с упоением вспоминала опасныеприключения на постоялом дворе! Словом, пособничество Чекины пришлось какнельзя кстати.

Служанка советовала уйти тайком, сказавшись еще с вечеранедужною и попросивши не беспокоить себя хоть денек, а уж она-то, Чекина,неусыпно станет следить за исполнением сей просьбы! В своем платье идти никакнельзя. Девицы из благородных семей в Риме шагу не могли ступить без призорамаменек, тетушек либо старших братьев; замужние матроны появлялись не иначе какв сопровождении кавалеров-servantos, охраняющих их в отсутствие супруга, а тои, как злословила молва, с готовностью исполняющих и прочие его обязанности.Только лишь простолюдинки – крестьянки, мещаночки – могли свободно и в одиночкупоявляться на людях. Коли так, Лизе надлежало сказаться простолюдинкою исоответственно одеться.

Тут же расторопная Чекина притащила в ее опочивальню одно изсвоих новых, щедростью Августы купленных одеяний. Примерив его, Лиза ощутиласебя как бы заново родившейся… А может быть, наоборот – улиткой, спрятавшейся всвою раковину. Два минувших года словно бы канули в никуда, и она вновьворотилась в обличье той Лизоньки, которая жила когда-то в Елагином доме. Вотразве что вместо темного сарафана, скромного платочка и лапотков на ней теперьбыл узкий черный атласный корсаж, надетый на рубашку с длинными рукавами и тактуго зашнурованный, что талия стала тонюсенькой; потом была еще надетаярко-синяя шерстяная юбка, а под нею – нижняя, из грубого льна, отчего верхняяказалась пышной-препышной, словно ее распирали китовый ус или фижмы. Чекинадала Лизе деревянные смешные башмаки, полосатые чулки, самые свои нарядные, априкрыть волосы столь редкостного для римлянки цвета надлежало черною кружевноюкосынкою, называемой zendaletto. Чекина втолковала Лизе, что, замерзнув, онаможет не стесняться поднять подол верхней, шерстяной, юбки и закутаться в него.Здесь все так делали, чтоб не тратиться на накидки.

В новом своем обличье Лиза себе до того понравилась, что струдом оторвалась от зеркала, заставила себя раздеться и лечь в постель, а небежать за приключениями тотчас.

Ни больной Августы, ни прочих обитателей виллы Роза для неесейчас не существовало. Как и всегда, она была всецело во власти своего нового,мгновенного желания, за исполнение коего готова была отдать всю остальнуюжизнь.

Лиза насилу дождалась утра. Когда ни свет ни заря Чекинаявилась ее будить, была уже на ногах. Подобрав шумные башмаки и подхвативподол, она прокралась по лестнице, выскользнула в дверь, пролетела по чистовыметенным аллеям сада к тому месту, где ракушечная стена немного обвалилась,ловко одолела ее и бесшумно побежала по замшелой мостовой…

Чекина вчера предлагала сговориться с Гаэтано, чтобы онотворил ворота, да Лиза отказалась. Не то чтобы опасалась, что Гаэтано выдастее, да если и так, какое такое преступление она совершила? Накопившаясяусталость или что другое было виной, но Гаэтано давно разонравился ей, и пороюего угодливая улыбка казалась ей притворной и внушала нечто среднее междустрахом и отвращением. А началось все с рассказа Гаэтано о том, как онбедствовал, не мог отыскать работу, ибо все признавали в нем чужеземца, ипринужден был продаться за ничтожную плату на галеры, где таких, как он,приковывали цепями к скамьям вместе с закоренелыми преступниками. При этихсловах перед Лизою с ужасающей ясностью возникло все, что в ее прошлом связанобыло со словом «галера». Она вспоминала людей, отдававших жизни свои, лишь быне быть рабами, и почувствовала, что Гаэтано утратил здесь, на чужбине, тесвойства, кои являются главным стержнем души всякого славянина: неудержимоестремление к свободе, невозможность терпеть над собой любое господство. А ещепуще опротивел ей Гаэтано тем, что при воспоминании о галере перед нею вновьвсплыло лицо Леха Волгаря, воспламененного победою над Сеид-Гиреем, и все, чтопоследовало потом… Нет, отныне она старалась пореже видеться с Гаэтано и ни зачто не хотела пользоваться его помощью в своем авантюрном предприятии!

* * *

День обещал быть теплым, если не жаpким, но утpенний холодокпpобиpал до костей, и Лизе все-таки пpишлось поднять веpхнюю юбку и закутатьсяв нее. Пpи этом она не ощутила ни малейшей неловкости, словно всю жизнь толькотак и делала.

Несмотpя на pанний час, маленькая площадь, на котоpуюнаконец выскочила Лиза, была полна наpоду. Это была pыночная площадь, и Лиза свостоpгом ныpнула в ее суету и толкотню. Ее давно тянуло побывать на базаpе. Ноpазве княжна Измайлова могла позволить себе такую pоскошь?! На этом pынке Лизамогла столкнуться с Хлоей или синьоpой Агатой Дито, не опасаясь быть узнанной,словно и впpямь пеpестала быть собою. Тепеpь она была обыкновенной итальянскойдевушкой, высокой и статной, кожу котоpой солнце позолотило вольным ипpекpасным загаpом. Такою же, как все: одетой, как все, вот только волосыpусые.