(Рита)

Что-то уж очень знакомый этот «блондин в черном ботинке», подумалось Рите. Сигарета потухла. Но зажигалка осталась в комнате, и Рита слезла с подоконника, чтобы прикурить от плиты. Рука Лоера с татуировкой никак не выходила из головы. И теперь происшествие у негров во флэту грозило приобрести иной аспект.

(Коша)

…Коша поморщилась. Напротив рыжего дядьки светился лысый череп Черепа.

— Ни фига себе, с кем Череп тусуется! — воскликнула она. — Ты видела?

— С кем?! — со слабым любопытством Муся оглянулась в тупик кафе. — О! Действительно, с кем это? Его не было ровно минуту назад. А Череп сидел мрачный и такой важный, что просто… Странно. Откуда он взялся? Он не проходил здесь.

— Да?! — ухмыльнулась Коша. — Зато во двор только что въехал крутой серебристый «Чероки». О! Я придумала! Пойду в барный дабл и разведаю, что это такое.

И она тут же отправилась выполнять свое намерение.

Когда Коша приблизилась к столику, где сидел Череп с рыжим лысеющим дядькой, те напряженно замолчали.

— Привет, Череп! — жизнерадостно махнула ему Коша и приостановилась.

Очки тут же повернулись к ней и молча уставились.

Череп смущенно поздоровался:

— Привет! Я к вам подойду попозже!

— Ну подойди… — пожала плечами Коша и пошла своей дорогой. Не садиться же нагло за стол, когда на тебя так уставились. Хотя, конечно, дико интересно.

Коша воспользовалась даблом по назначению и вернулась в зал.

Теперь Череп сидел уже с каким-то новым парнем. Тот постоянно улыбался и поправлял большой загорелой ладонью выгоревшую челку.

— Он что? Превратился?! — изумленно воскликнула Коша и нацелилась приземлиться.

— Нет… — замялся Череп. — Шла бы ты отсюда! Он сейчас вернется!

Новый сосед качнул головой и укорил Черепа:

— Череп! Ты чего такой? Когда придет, тогда придет. Хотите сока?

— Хочу! — улыбнулась мальчугану Коша и демонстративно опустилась напротив.

Он подвинул стакан и представился:

— Чижик.

— А я Коша… Я тебя съем! — Коша засмеялась, показав ряд крупных зубов.

— А я улечу! — Чижик улыбнулся ей в ответ.

Они еще перекинулись несколькими ничего не значащими фразами.

Коша застеснялась и, схватив ручку оставленную на столе, видимо, лысеющим «одуванчиком», принялась ее нервно вертеть. Череп то и дело оглядывался.

В проеме коридора блеснула дорогая оправа и показался сухощавый силуэт.

Коша внутренне напряглась и от волнения стиснула ручку слишком сильно. Ручка сломалась. Коша сунула ее в карман и быстро вскочила, едва не опрокинув сок.

— Ну ладно… Я пойду… — сказала она поспешно и, вернувшись к столику, где сидела Муся, потащила ее за руку. — Пойдем отсюда, а то мне звездюлин навешают.

Муся нехотя встала и поплелась за подругой.

— Что случилось-то? — спросила она перепуганную Кошу, когда они бежали на улицу.

— Это ручка рыжего, — перепуганно сказала Коша, доставая из кармана обломки. — По-моему она из золота. Я ее сломала и сперла.

— А-а-а-а-а… — протянула Муся, с усмешкой глядя в монголоидное лицо подруги.

— Перестань! Муся! — разозлилась та. — Я не хотела ее ломать. Все равно Зыскина нет. Он сказал, что не вернется. А у Черепа денег не бывает. Пойдем отсюда.

— Жалко, — вздохнула подруга. — А куда пойдем?

— Не знаю.

Они медленно двинулись в сторону Василеостровской.

— Ты всегда что-нибудь ломаешь, — недовольно начала Муся. — Ни одного дня не проходит, чтобы ты что-то не сломала. Ну какого черта тебя туда понесло? Я не понимаю, почему из-за твоей глупости я должна уходить отсюда? Череп обещал что-то прикольное. Может быть, ты отдашь эту дурацкую ручку, а мы его дождемся? В конце концов, ее же можно починить! Золото же никуда не делось от того, что ты ее сломала!

— Муся!!! — Коша резко остановилась. — Если хочешь, можешь вернуться! Я иду домой!

Она резко повернулась и, перебежав дорогу, направилась вдоль по 16-ой линии к своему флэту. Муся была права. Надо было отдать эту чертову ручку и все. Но Кошу уже несло. И рука не разжималась.

(Коша)

Муся пришла под утро. Поспала пару часов, пока Коша рисовала, и после полудня подруги выползли из дома со связкой холстов. Полдня они пытались устроить в галерею «Ариадна» Кошину живопись, но безрезультатно. Вернув холсты в Кошину конуру, девчонки снова отправились скитаться.

Они плелись по проспекту, шаркая кожаными подошвами сандалий. Лето путало цвет и звук. Солнечные зайчики звучали флейтой и напоминали Коше вчерашнего знакомого.

Шаги по асфальту.

Слова раскачивались в такт.

— Ну — что? Ку — да? Сегод — ня?

Подошвы сандалий шуршали, как сухие щетки барабанщика; клаксон автомобиля мяукнул синкопированным саксофоном…

— К Зы-с-с-с-с — кину?…

Снова щетки сандалий.

— А куда еще? — вздохнула Муся, наплевав на джазовую пьесу.

Главное, чтобы была цель. Пусть искуственная. Пусть ложная, но цель.

Доехав зайцем до нужного угла, подруги вошли в полупустой бар и сели за столик дожидаться, что будет дальше. Хотелось, чтобы события сами текли навстречу. Хотелось создавать их одним желанием, не прикладывая руки к телефонной трубке или к поручню трамвая; не доказывая своей лояльности жадному до жетонов метро.

Минут десять они занимались тем, что пытались найти для тела такую позу, в которой было бы удобно душе. И наконец замерли в неподвидном ступоре. Работал телевизор. Бармен хлопотал за своей стойкой. Двигались медленные стрелки часов над холодильником. И наконец наступил момент, когда в открытом проеме двери размытым контрапунктом возник бледный худой Череп.

Улыбаясь, он увидел томление подруг.

— Привет! — воскликнул он с интонацией человека несущего свет диким людям.

— Привет. — Муся махнула ему, медленно роняя темные кудри на поверхность стола и скользя по ней бессильной рукой.

Коша просто качнула кончиками пальцев.

Череп сел за столик. Он источал электричество. Это было видно.

— Ну, и… что? — спросил он. — Что вы тут томитесь?

— Да… Жрать хочется. А так же хочется, чтобы события выстраивались чудесным образом. — Коша шмыгнула. — Типичная оральная фиксация. Как говорит Зыскин. Мы ждем. Может, Зыскин придет и раскрутится на пару пузырей «Балтики». Он будет нашей виртуальной мамой. Или покормит нас. Мы хотели отдать мои картины в «Ариадну», а их не берут. Говорят, не надо им сейчас. Итак весь зал завален, а психи-художники требут денег постоянно.