Будучи весьма умеренным потребителем наркотиков, я редко встречался с настоящими дилерами. В окрестностях Гарвард-сквер был один тип устрашающего вида по имени Рик, который разъезжал на мотоцикле «Харлей-Дэвидсон» и насмехался над слабаками вроде меня. В последующие годы, заглядывая к своим друзьям, живущим в Ист-Виллидж на бульваре Лорел-каньон или в городке Болинас к северу от Сан-Франциско, я, бывало, ждал появления некоего человека, который должен был принести «крутой план». Дверь открывалась, и входил Рик. К моменту появления в Болинасе я уже стал более-менее известным продюсером звукозаписи, и поэтому мне было позволено отобедать вместе с Риком и послушать его рассказы о своих приключениях. Он производил впечатление неугомонного человека, который путешествует по всему свету в поисках совершенного кайфа. Он рассказывал истории о том, как скитался по Индии вместе с развратным русским дипломатом в частном железнодорожном вагоне, как посещал деревни разных племен в Афганистане, и о чрезвычайно рискованных встречах с лос-анджелесской полицией.

В Англии вокруг наркотиков ореол таинственности был меньше — возможно, потому, что британская полиция казалась менее злобной, или, быть может, потому, что гашиш более компактный, чем «трава», и его легче спрятать в каком-нибудь укромном месте. В ноябре 1964-го я отправлялся обратно домой, и Хоппи, отвозивший меня в аэропорт, вручил мне косячок, чтобы я «покурил в самолете». Я позабыл о нем до того момента, когда мы приземлились в аэропорту, недавно названном именем Кеннеди, где меня ждали родители, чтобы поздравить с возвращением домой.

Я подумывал о том, чтобы выбросить косячок, но вспомнив, как во время джазового турне я вместе с музыкантами, перевозившими бог знает что в футлярах своих «дудок», пересекал одну границу за другой без всякого беспокойства, отбросил эту мысль как трусливую и глупую. И вдобавок к тому, было бы хорошо иметь косячок, чтобы раскурить его на заднем дворе в Принстоне.

Выходя из таможни, я помахал своим, потом пропал из их поля зрения, направившись к двери. В этот момент коротко стриженный мужчина в коричневом костюме показал мне значок агента ФБР и попросил меня пройти в кабинет, где он и его коллега стали обыскивать мои сумки. Когда они попросили меня освободить карманы, я передал им самокрутку.

Для ФБР я был слишком мелкой рыбешкой, поэтому меня передали в руки полиции Квинса. Сотрудник полиции по фамилии Джулиани (оказавшейся впоследствии весьма зловещей[77]) появился в костюме из гладкой блестящей ткани и в лакированных туфлях: он готовился к конкурсу латиноамериканских танцев. Я спросил, не будет ли кто-нибудь так любезен сообщить о случившемся моим родителям. «Родители?» — у меня возникло чувство, что, если бы они знали, что меня встречает семья, возможно, они бы меня и не остановили. Джулиани дал моему отцу указания, как доехать до полицейского участка в Форест-хиллз, и повез меня туда через трущобы Бедфорд-Стайвесента. Время от времени он показывал на какого-нибудь прикорнувшего на углу торчка и говорил; «Ты же не хочешь закончить таким вот образом, да?»

Развязка этого дела была просто чудом. Джулиани и помощник районного прокурора решили, что я хороший парень, и ухитрились меня «отмазать». После того, как я прослушал несколько «консультаций», во время которых приятный человек в галстуке-бабочке уверял меня, что, кто бы ни дал мне эту самокрутку, он является «агентом международного коммунистического заговора», я предстал перед судьей. Он ознакомился с моими документами и провозгласил, что «появление судимости у этого хорошего молодого человека не отвечает коренным интересам жителей штата Нью-Йорк. Дело прекращено».

В марте 1965-го, после провала идеи блюзовых концертов, я вернулся в Англию. Остановившись на квартире недалеко от Бейкер-стрит, я попал в причудливую ситуацию, с участием Найджела Уэймута, с которым я познакомился и подружился во время турне Caravan, его девушки по имени Шейла и ее приятеля из Сан-Франциско по имени Фредди. Он задержался в Британии, хотя его виза уже была просрочена, и нарушал постановление суда, поскольку спал с несовершеннолетней девушкой из богатой семьи. Однажды утром, когда Найджела и Шейлы не было дома, в квартиру вломились пятеро полицейских в штатском из Отдела по борьбе с наркотиками. Всегда находчивый, когда дело касалось наркотиков, Фредди сумел спрятать нашу небольшую «заначку» в рот, а затем съесть ее в камере. Тот факт, что полицейские не смогли ничего найти (пепельницы были безупречно чистыми), не спас нас от заключения под стражу на двенадцать дней — на то время, пока шло расследование нашего дела по обвинению в «хранении опасных наркотиков».

Я надеялся, что смогу отнестись к двум неделям в брикстонской тюрьме как к одному из тех ярких событий, о которых смогу рассказать своим внукам — или, возможно, вам, мой читатель. Однако первые несколько дней я чувствовал себя не совсем так, как настраивался. Мне не разрешили позвонить по телефону и отказались освободить под залог, так что пришлось ждать целый день, прежде чем я смог хотя бы послать письмо, чтобы рассказать кому-нибудь, где я нахожусь. Тюремное крыло «F» выглядело как декорация из фильма с участием Терри-Томаса[78]. В обоих торцах было по огромному окну, в которых виднелись очертания Лондона. Узкие галереи по внутреннему периметру каждого этажа обрамляли колодец внутреннего двора. Их соединяли железные лестницы, весьма похожие на пожарные лестницы нью-йоркского многоквартирного дома. Поскольку мы были не осужденными преступниками, а обвиняемыми, то у каждого из нас была отдельная камера: койка с матрасом, одеялом и подушкой; маленький деревянный стол и стул, зарешеченное окно на высоте немного выше человеческого роста и обыкновенное ведро в качестве унитаза На кровати лежала брошюра под названием «Правила для обвиняемых, содержащихся под стражей», в которой был один ободряющий пункт «Обвиняемые, содержащиеся под стражей, имеют право на доступ к тюремной библиотеке». Я немного успокоился, решив, что проведу время за чтением той классической литературы, которую в Гарварде я только бегло просмотрел.

Взбираясь обратно на верхний этаж следующим утром после отвратительного завтрака, я подошел к дежурному офицеру. Он был точной копией тюремного охранника из «Заводного апельсина»: невысокого роста, опрятный, с тщательно подстриженными усами и с деспотическим блеском в глазах, присущим «коротышкам в форме».

— Сэр, я хотел бы сейчас пойти в библиотеку.

— Хотел бы что?

— В библиотеку. В правилах говорится, что я могу ходить в библиотеку.

— Я знаю, что говорится в этих чертовых правилах! Там говорится, что ты имеешь право получить доступ! Там не сказано когда! Там не сказано каким образом! Это мне решать! А теперь возвращайся в свою камеру!