— А знаете, капитан, почему вы не хотите прикасаться к нему? Потому что боитесь собственных чувств. Видимо, в вашем казарменном содоме чего-чего, а гомосексуализма хватает.

Прежде чем Густаво Моранте осознал серьезность высказанного утверждения и отреагировал на него в соответствии со своими принципами, между ними вклинилась Ирэне и, взяв жениха под руку, потащила его из комнаты. Марио этот инцидент не забыл. И через несколько дней он пригласил Франсиско поужинать. Парикмахер жил на последнем этаже роскошного дома. Его квартира была отделана в черно-белых тонах — строго, современно и оригинально. В пространстве комнаты, рассеченном геометрическими линиями из стали и стекла, стояло три или четыре старинных предмета мебели в стиле барокко и висели ковры из китайского шелка. На ворсистом, покрывавшем пол паласе мурлыкали две ангорские кошки, а около камина, где горели ветви колючего кустарника, дремал черный, с блестящей шерстью пес.

— Обожаю животных, — сказал после приветствия Марио.

Франсиско увидел серебряное ведерко со льдом — в нем охлаждалась бутылка шампанского, рядом поблескивали два бокала. Он обратил внимание на то, что в комнате царит мягкий полумрак, а в воздухе разлит аромат сандала и ладана, струящийся из бронзовой курильницы, а услышав доносящуюся из динамиков джазовую музыку, понял, что он — единственный гость. На мгновение возникло искушение развернуться и уйти, не оставляя хозяину никакой надежды, но затем победило желание не причинить боль, а завоевать его дружбу. Их взгляды встретились, и Франсиско захлестнуло чувство сострадания и симпатии. В потоке нахлынувших на него чувств он попытался выбрать наиболее подходящее, чтобы выпить по бокалу шампанского вместе с этим робко предлагающим ему свою любовь человеком. Сев рядом с Марио на шелковую софу, он взял из его рук бокал и, положившись на профессиональное чутье, чтобы не сделать какой-нибудь глупости, пустился в плавание по незнакомым волнам. Для обоих этот вечер стал незабываемым. Деликатно намекая на овладевшую его душой страсть, Марио поведал Франсиско о своей жизни. Он предчувствовал отказ, но охватившее потрясение сделало его неспособным скрыть свои чувства: никогда раньше он так не терял головы от мужчины. В облике Франсиско гармонично сливались мужская сила и надежность с редким свойством — мягкой тактичностью. Не доверяясь смутным порывам, причинявшим ему столько огорчений в прошлом, Марио с трудом поддавался влюбленности, но на этот раз был готов поставить на карту все. Рассказав о себе, Франсиско, не видя необходимости говорить в лоб, дал ему понять, что тот может рассчитывать на крепкую и глубокую дружбу, но на любовь — никогда Пока бежали ночные часы, они обнаружили общие интересы, смеялись одним и тем же шуткам, слушали музыку, выпили всю бутылку шампанского. В порыве откровенности и вопреки элементарной осторожности, Марио заговорил об ужасе перед диктатурой и своем желании против нее бороться. Способный увидеть правду в чужих глазах, его новый друг рассказал тогда о своей тайне. Прощаясь незадолго до начала комендантского часа, они крепко пожали друг другу руки, словно подписывая таким образом договор о взаимной солидарности.

После этого ужина Марио и Франсиско не только трудились бок о бок в журнале, но и участвовали вместе в подпольной работе. Парикмахер больше не делал никаких поползновений, способных испортить товарищеские отношения. В его поведении не было ничего двусмысленного: Франсиско даже засомневался: в самом деле ли слышал он то, что было сказано в тот незабываемый вечер. К их союзу примкнула и Ирэне, но в подпольную работу ее не посвящали: по своему рождению и воспитанию она принадлежала к другому лагерю, политикой не интересовалась и, кроме того, — была невестой военного.

В тот день, в военном училище, терпение Марио иссякло. К мерам безопасности, жаре и общему плохому настроению прибавилось заигрывание его ассистентов с солдатами.

— Я их уволю, Франсиско. У этих двух идиотов нет настоящего профессионализма и никогда не будет. Я должен был выбросить их на улицу, когда застал в обнимку в туалете издательства.

Франсиско Леаль тоже был сыт по горло. Особенно невыносимо было то, что вот уже несколько дней он не видел Ирэне. Всю неделю распорядок их рабочего дня не совпадал. Он уже отчаялся ее увидеть, когда она позвонила объявив, что придет к нему на ужин.

В доме Леалей тщательно готовились к приему. Хильда приготовила свое фирменное рагу, а профессор купил бутылку вина и букет первых весенних цветов, — он очень уважал девушку, ее присутствие ему казалось сродни морскому бризу, уносящему скуку и заботы. Были приглашены и другие сыновья — Хосе и Хавьер с семьями: они любили хотя бы раз в неделю собираться вместе.

Когда Франсиско заканчивал проявлять пленку в ванной, служившей ему фотолабораторией, он услышал, что пришла Ирэне. Повесив ленты пробных снимков, он вытер руки, вышел и, закрыв за собой дверь на ключ от любопытных глаз племянников, поспешил ей навстречу. Ноздри нежно защекотали запахи из кухни, слышны были звонкие голоса детворы. Франсиско догадался: все уже в столовой. Тут он увидел свою подругу и почувствовал, как счастье коснулось его крылом: платье Ирэне было усеяно набивными маргаритками, а в косу были вплетены те же самые цветы. Так в облике Ирэне слились его сон и благие предсказания женщины-астролога.

Хильда вошла в столовую с дымящимся подносом, и все хором приветствовали ее появление.

— Требуха! — вздохнул, не сомневаясь, Франсиско: этот запах томата и лаврового листа он узнал бы и на дне моря.

— Ненавижу требуху! Она как полотенце! — заныл кто-то из детей. Пока мать с помощью невестки раскладывала еду по тарелкам, Франсиско, взяв кусок хлеба, намазал его аппетитным соусом и поднес ко рту. Только один Хавьер, казалось, не участвовал в общем оживлении. С отсутствующим видом старший брат молча крутил в руках бечевку. В последнее время он развлекался завязыванием узлов: морские, рыбацкие, ковбойские, гужевые, седловые, стремянные, крюковые, ключевые и вантовые, — он то завязывал, то развязывал их с каким-то непостижимым упорством. Сначала его дети наблюдали за этим как зачарованные, но потом научились сами, и их интерес к веревке постепенно угас. Они привыкли видеть отца, постоянно поглощенного этим навязчивым занятием: его дурная привычка никому не мешала Только жена жаловалась: ей приходилось терпеть грубые от натертых мозолей руки мужа и эту проклятую веревку, свернувшуюся у кровати ночью, как домашняя змея.

— Требуха мне не нравится! — повторил ребенок.

— Тогда ешь сардины, — посоветовала бабушка.

— Нет, они — с глазами!

Священник стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнула посуда. Все замерли.

— Хватит! Будешь есть то, что дадут. Тебе известно, сколько людей за день обходятся лишь чашкой чаю и краюхой черствого хлеба? В моем квартале дети падают в обморок от голода прямо в школе! — воскликнул Хосе.

Хильда умоляюще дотронулась до руки Хосе, пытаясь успокоить его, чтобы обойтись без упоминания о голодных в его приходе, ведь так можно испортить семейный ужин, а у отца опять заболит печень. Смутившись от собственного гнева, Хосе опустил голову. Многолетний опыт так и не погасил его вспыльчивость и одержимость идеей всеобщего равенства Ирэне разрядила обстановку, предложив тост за жаркое, и все подхватили ее слова, восхваляя его запах, вкус и мягкость, но, прежде всего, его пролетарское происхождение.