— Нельзя… — Шепчу потрескавшимися губами так тихо, что даже если бы он был в сознании, то не услышал, не поймал бы мой стон. — Нельзя… — повторяю, но шёпот срывается на хрип, а затем сухой кашель, разрывая лёгкие на ошмётки, заставляя корчится от невыносимой боли.

Врачи замечают это, и в следующую секунду нас словно по команде расцепляют и развозят в противоположные палаты, и мне кажется, что в этот момент его глаза открыты, так же, как и мои. И они полны боли и отчаянья, так же, как и мои.

Меня перекладывают на кушетку, сквозь вату в ушах я слышу названия препаратов, которые должна подготовить медсестра, но я уже не понимаю ни названий, ни дозировок. Я всё ещё в сознании, всё вижу и чувствую, но не могу пошевелиться. Ощущаю, как игла вонзается в тонкую измученную вену, как мне поднимают веки, чтобы увидеть реакцию зрачка на свет, мне даже кажется, что я чувствую, как сердце замедляет своё движение, словно вот-вот остановится. Я так устала, что просто закрываю глаза и растворяюсь в себе, и в своей первой в жизни молитве. Мольбе о тех, чья дорога ведёт в ад.

* * *

Я просыпалась несколько раз, но меня снова и снова укладывали чьи-то заботливые руки, укутывали, убаюкивали, словно мама когда-то в детстве. Окончательно пришла в себя я только утром. Не знаю, сколько прошло дней, но сейчас я находилась уже не в больнице, а в просторной, светлой комнате с панорамными окнами, сквозь которые лился яркий солнечный свет. Как ни странно я чувствовала удивительную бодрость в теле, и поэтому почти без труда поднялась с кровати, чтобы тут же захотеть рухнуть обратно. Нет, я безусловно понимала, что из больницы меня куда-то вывезли, и не хотела поднимать панику раньше времени, но судя по пейзажу за окнами, я находилась слишком далеко не только от Майами, но и в принципе от своего дома. Несмотря на то, что комната была обставлена дорого и со вкусом за окном виднелись старые, обшарпанные пятиэтажки, и всё казалось удивительно серым на фоне яркого солнечного света, отражающегося в пышных белоснежных сугробах.

Мой решительный порыв выйти из комнаты, и выяснить наконец, что происходит, закончился головокружением и острой головной болью. Сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, и поднялась снова, двигаясь уже гораздо медленнее, и осматривая комнату в поисках какой-либо одежды, которую можно было бы накинуть на больничную рубашку, что всё ещё была на мне. Взгляд наткнулся на большой платяной шкаф у противоположной стены комнаты, и открыв его, я поняла, что вопросов стало ещё больше. Там было очень много одежды. Женской. Моего размера. Начиная от шёлковых пижам и невесомых сорочек, заканчивая теплыми спортивными костюмами, толстовками, и достаточно тёплыми куртками. Вся одежда в основном практичная, без изысков, запакованная в пакеты, чехлы, так, словно её совсем недавно разложили по полкам, не успев распаковать.

Здесь так же имелись коробки с обувью, но рассматривать их я не стала, сняла с вешалки большой махровый халат, покрепче завязала пояс, и вышла из комнаты. Коридор, в котором я оказалась вёл в две стороны. В одной оказалась ванная комната, туалет, и просторная кухня. В другой же стороне по всей видимости находилась ещё одна комната, с плотно закрытой дверью. Звуков оттуда не доносилось, но что-то мне подсказывало, что в квартире я всё же не одна. А значит, чтобы получить ответы на свои вопросы, мне необходимо постучаться в эту дверь. Мягкими осторожными шагами прошла до конца коридора, и занесла руку, чтобы постучать, но остановилась. Сердце было неспокойно, и что-то меня останавливало. Хотелось взять паузу, отдышаться, успокоиться, словно это не я только что проснулась после чёрт его знает скольких дней отключки. Словно я пробежала стометровку и сейчас мне отчаянно нужно время, чтобы наполнить лёгкие кислородом. Нет, мне не было страшно, меня не охватывало чувство паники, но продолжать идти дальше было сложно. Так тяжело, как не было ещё никогда в жизни. Приложила ладонь к деревянной поверхности двери, оглаживая отполированную гладь, пытаясь услышать хоть что-то по ту сторону, но тишина давила, водила по нервам острием заточенного кинжала, а сердце заходилось словно в быстром беге.

Я так и не постучалась. Открыла дверь, заглядывая внутрь, задержала дыхание, так, словно кислород мне и не нужен больше вовсе. Бес был на полу, стоял в планке спиной к двери и не замечал моего присутствия, а я смотрела. Бешено, жадно глотала глазами вновь ставшую смуглой кожу, прожилки вен, выступивших от напряжения, казалось бы железные мышцы, тугими жгутами выпирающими под тканью одежды и капельки пота на висках. На нём тёмная борцовка и бинтовая повязка, опоясывающая часть шеи, плечо и предплечье. Сквозь бинты проступает кровь, и я знаю, что если он не остановится, то кровотечение усилится, а швы, которые ему наверняка наложили в больнице, разойдутся. Я не должна его жалеть, не должна волноваться, но почему-то на ставших внезапно ватными ногах плетусь по мягкому ковру к нему.

— Прекрати. — Сажусь на колени рядом, тяну его за руку, не тронутую бинтом, заставляя остановиться. — Ты угробишь себя, не надо. — Слёзы сами срываются с ресниц, и я не пытаюсь их сдержать, давая желанную свободу. А он смотрит на меня, и зрачки расширяются, словно от наркотика, а затем притягивает к себе так резко и болезненно, что мы оба с жадным стоном впитываем эту боль. Он шарит руками по моим волосам, взъерошивая их, и ещё крепче вжимает меня в себя, словно между нами остался ещё хоть один миллиметр свободы. И мы так стоим, долго, кажется, что целую вечность. На коленях друг перед другом, в моих слезах на его груди, и его крови на моих ладонях. Нас оплетает моя ненависть, боль, и какое-то незнакомое мне чувство, щемящее, режущее, стонущее. Оно затягивает в плотный кокон и останавливает время, оголяя, обнажая нас, оставляя беззащитными и слабыми. Бес говорит мне что-то, шепчет влажными губами в ухо, а я не слышу, смотрю на него безумными глазами и мне одновременно хочется вонзить нож ему в сердце и наброситься на его губы, своими жадными, голодными, до его крови во рту и моих стонах на его коже. Но я не могу! Не могу, чёрт возьми, предать себя и своих близких! Не могу поддаться этому адскому, пожирающему меня изнутри желанию, и изо всех сил отталкиваю его от себя, поднимаюсь с колен, вытирая слёзы тыльной стороной ладони и отхожу как можно дальше. Всматриваюсь в окно, глотаю горечь, и пытаюсь найти хоть какие-то слова, что так упорно теряются в моём сознании. Вопросы. Их было столько в моей голове, но сейчас они ускользают от меня, словно вода сквозь разжатые пальцы. Бес подходит медленно, останавливается за моей спиной, но так и не касается меня своими ладонями. А мне хочется его прикосновений, чтобы опять до дрожи и боли, чтобы опять его оттолкнуть, и ненавидеть ещё сильнее, чем раньше. Но он молчит, и больше не приближается. И от этого его благородство меня трясёт до тошноты и головокружения.

— Где мы? — Говорю слишком громко, и резко, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

— В России.

— Что? Что мы здесь делаем? — Голос получается хриплым и жалобным, потому что внезапно пересыхает горло.

— Дэвид дважды совершил покушение на тебя. Ты единственный свидетель. Только ты знаешь, что произошло в ту ночь и ты ему нужна. Мы здесь, чтобы он не смог добраться до тебя.