– У Роджерса и Хаммерстайна есть песня про жареных омаров, – рассказывал Теодор Пирсу. Времени было около часу пополудни.

– Идиотизм, – сказал Пирс. – Чистый идиотизм – писать песни про жареных омаров.

– Это была песня про моллюсков, – сказал Теодор. – Ребята могли себе позволить… Ладно, не бери в голову.

– Песня про моллюсков? – повторил Пирс недоверчиво. – Не догоняю.

– Где все? – спросила я.

– Взяли собак и пошли ухаживать за англичанином, – сказал Пирс.

– И Мариэтта с ними? – спросила я.

– Ага.

– Черт! Как так получилось – она напилась, а проснулась раньше меня!

– Генетика, – ответил Теодор. – Датская кровь. Алкоголь хорошо усваивается.

– Ты выяснил, что именно произошло вчера в библиотеке? – спросила я.

– Приблизительно. Кофе хочешь?

– Да, спасибо. Я сама сделаю, а ты расскажи, что там было.

– Я слышал несколько довольно противоречивых версий. Чтобы узнать правду, придется подождать пятничной газеты. Как я понял, Эдвард отсыпался после припадка. Леопольд забыл с ним рядом игрушечный пулемет. Англичанин то ли обкурился, то ли чересчур чувствителен к угарному газу. Он пошел к библиотекарше в кабинет узнать, нельзя ли ему, хоть это и справочная литература, взять на дом «Энциклопедию птицеводства». Библиотекарша как раз ходила и запирала двери, а когда вернулась к себе, тоже потеряла сознание из-за этого газа. Телефоны, как тебе известно, не работали. В ФБР знали, что Эдвард грабитель. Не получив никакого ответа, они просверлили в стене дырку и увидели лежащего Эдварда, а рядом с ним пулемет и нечто, показавшееся им самодельной бомбой. Там же валялась библиотекарша с задранной юбкой. Они позаимствовали на Алгонкинском полигоне танк и напрочь разворотили стену.

– Танк? – переспросила я.

– Или что-то в этом роде, – сказал Теодор. – Ну, знаешь, вроде тех, которые применили тогда в Уэйко, в Техасе.[5]

– А бомба?

– Понятия не имею, – пожал плечами он. – Даже не знаю, была ли она настоящая. С год назад все паниковали насчет самодельных бомб. Некоторые действительно оказались бомбами, а большинство – так, игрушки.

– Пожалуй, это похоже на правду, – сказала я. – А с англичанином-то что?

– Фэбээровцы решили, что он тоже преступник, и здорово его отдубасили. Кажется, даже повредили ему гениталии, – сказал Теодор.

– Какой кошмар! Пойду, пожалуй, тоже его навещу. У нас найдется что-нибудь ему в подарок?

– А чем он интересуется? – спросил Пирс.

– Знаю! – обрадовалась я. – Пирс, поделись косячком-другим.

– Ты чего? – сказал Пирс. – У меня самого травы кот наплакал, ее сейчас вообще не достать. Да ты же его даже толком не знаешь.

– Послушай, Пирс, отдай мне все, что у тебя осталось, а я за это расскажу, что я для тебя придумала.

– Сначала расскажи, потом посмотрим, – сказал Пирс.

– Знаешь, по-моему, ты должен поехать в Лос-Анджелес и стать кинозвездой.

– Один? – спросил Пирс.

Лицо его приобрело странное выражение, в его примитивном мозгу, похоже, наконец забрезжила Мысль. То, что мы наблюдали, сравнимо разве что с поведением неандертальца, впервые разводящего огонь. Я собралась было ему об этом сообщить, но решила не отвлекать его в столь ответственный момент – кто знает, может, вторая Мысль не посетит его никогда.

– Я… я потом к тебе приеду, помогу обустроиться, – сказала я. – Пирс, ты действительно самый красивый мужчина на свете, и я давно не встречала никого, кто умеет говорить, как Гэри Купер. Есть несколько звезд ему под стать, но, увы, большинство нынешних героев экрана – коротышки с длинными носами и безвольными подбородками.

– Кто такой Гэри Купер? – спросил Пирс.

– Мод, а идея-то неплохая, – воодушевился Теодор. – Он станет кинозвездой и поможет нам всем или хотя бы мне с моей музыкой.

– Я представления не имею, чем хочу заниматься, поэтому мне он вряд ли поможет, – сказала я. – Впрочем, я бы не отказалась выйти замуж за английского лорда. Тогда бы все меня уважали.

– Это точно, – сказал Теодор. – Статус женщины по-прежнему в основном зависит от того, есть ли у нее муж и кто он. А тебе не будет противно, когда люди станут к тебе хорошо относиться только потому, что ты леди?

– Не-а, – сказала я. – Плевать.

– Лишь бы относились хорошо, – сказал Пирс и по-дебильному загоготал.

– Закрыл бы ты свои коралловые уста, – сказала я.

– И не гогочи! – сказал Теодор. – Когда ты молчишь, Пирс, ты производишь потрясающее впечатление. Некоторые при виде тебя даже впадают в благоговейный ужас – сам видел. Жаль, мне этого не дано.

– Как же мне на пробы ходить – с закрытыми коралловыми устами? – спросил Пирс.

– Я буду ходить с тобой, – пообещала я. – Буду объяснять, что ты считаешь себя выше всей этой суеты и разговаривать не желаешь. Правда, текст роли тебе все-таки произносить придется.

– Он может и этого не делать, Мод, если ты объяснишь, что без камеры у него плохо получается, – сказал Теодор. – Вот здорово будет побывать на съемках!

– Пирс, так можно я возьму марихуану?

Он сходил в спальню и вернулся со щенком и двумя косяками.

– Песик ты мой, – сказал он, целуя его в морду. – Вонючка маленькая!

Косяки он отдал мне.

– Один мокрый! – сказала я.

– Он упал в лужу, которую напустил щеночек. – Давно я не видела Пирса таким жизнерадостным.

Я положила косяки на стол, отправилась к себе в спальню и вывалила из шкафа всю одежду. Ну и что, что Мариэтта первая притащилась к лорду, все равно я оденусь лучше. Сколько я его видела, он всегда был в чем-нибудь консервативном, но, поскольку тягаться с консервативными английскими девицами его круга смысла не имело, я решила поразить его воображение эксцентричностью костюма. Впрочем, другой одежды у меня и не было.

Я нашла пару очень узких атласных брюк цвета морской волны (чуть выше щиколоток и почти без пятен), а наверх – черный с короткими рукавами свитерок из ангоры. Завершал ансамбль мохнатый розовый акриловый жакет. Оставалось подобрать обувь. Мне не хотелось уродовать свои лучшие туфли прогулкой по грязи. У Мариэтты нога на размер меньше, однако у нее есть несколько пар, в которые я с трудом, но влезаю. Я опасалась навлечь на себя ее гнев, хотя, с другой стороны, он мог бы сослужить мне хорошую службу, поскольку, увидев меня в своих туфлях, она обычно теряет дар речи и только нечленораздельно мычит, что выставляет ее не в лучшем свете.