Самый страшный в районе майор пылал гневом и изъяснялся матюгами. Он действительно был разозлен и расстроен. И прокурор Каморин был подавлен, словно переубивали не каких-то подозрительных мужчин с сомнительным прошлым, а его близкую родню. Он сидел неподвижно, сомкнув ладони, временами поглядывал на орущего, временами – на меня, на Яну Владимировну, которая, что ни говори, была единственным украшением сборища. Но основную часть времени он смотрел в окно, где северный ветер сгибал тополя и гнал по дороге ошметки мусора с распотрошенной помойки.

Остальные опасливо помалкивали.

Я решил не нарываться на расправу, поэтому моя ответная речь не была пересыщена сарказмом.

– Хотелось бы напомнить, Игнатий Филиппович, – в частности, сказал я, – что мы не занимаемся работой по раннему выявлению болезни. Трудимся по факту. Работниками отдела ведется кропотливая работа, и определенные выводы уже можно сделать. Инцидент у Сычевой, если угодно, можете рассматривать как неудачу, но не забывайте, что Сычева осталась жива, а пострадал недостойный капитан, на которого вы так самозабвенно кричите. А в принципе, дело ваше, товарищ майор, – я прекратил выделываться и пожал плечами. – Можете уволить весь отдел, набрать новых работников («За такую зарплату? Не смешите меня», – прошептал за спиной Венька), и пусть ловят преступника, пока тот не переубивает половину города. Но вы же этого не сделаете? Вы отлично понимаете, что отдел способен решить поставленную задачу. Зачем тогда эти акции устрашения?

Присутствующие с тревогой покосились на майора. Сдержать свое красноречие я не сумел, поэтому логично было допустить, что майор выхватит из сейфа пистолет и парой метких выстрелов завершит горячие прения. Он так, похоже, и собирался сделать, покосился на сейф, но, слава богу, посчитал, что переводить пулю на такое ничтожество – зряшное расточительство, и, набычась, стал выдумывать более коварную месть. Но тут слово взял человек, имеющий отношение к безопасности государства.

– А вот хотелось бы узнать, как в милиции построена работа с внештатными сотрудниками? – тихо поинтересовался человек с водянистыми глазами.

– У каждого по парочке тварей, – пожал я плечами. – Вы о стукачах, уважаемый?

Вопрошающий изобразил тонкую улыбочку Авгура.

– Действительно, – разодрал ладони прокурор Каморин. – Я ни разу не слышал, чтобы наша милиция проводила работу с агентами.

– Проводим, Игорь Витальевич, – вздохнул я. – Просто, как бы вам сказать... в общем, служба упомянутых граждан на первый взгляд как будто не видна...

– Довольно! – рубанул рукой по спертому воздуху Неваляев, и вновь запахло жареным. – Это последнее предупреждение, Богатов! Живо убрались работать, и теперь о всех достижениях за день будете докладывать мне лично!!! И чтобы все эти ваши хреновы секретные сотрудники носились по Рыдалову, высунув языки, иначе всех пересажаю!!!

Непонятно, какая муха укусила нашего шефа. Впрочем, с ним случается. Бороться с тайфунами бесполезно.

На обратном пути ко мне опять прицепилась благообразная старушка, забормотала о том, что к ней пришел мужчина (как-то странно в этом возрасте), что ей нужно срочно поговорить с начальником уголовного розыска, но моя голова в этот час меньше всего была настроена на выслушивание жалоб пенсионеров. Сделав умоляющий жест, я помчался по лестнице за коллегами и в кабинете, закрывшись на замок, поведал им о визите в мой дом гражданина Григоренко.

– Ни хрена себе! – сделала огромные глаза Янка. – И ты не сказал об этом нашим старшим братьям?

– Не сказал, – бросил я. – И вам рекомендую помалкивать. Пусть это будет тайной четверых. Не нравится мне эта загадочная личность с нежным именем Багор...

– Клянемся самым дорогим, – натужно пошутил Крюгер, – что никому не скажем.

Мы засмеялись, разрядив обстановку, – все прекрасно знали, что у Крюгера самое дорогое.

– А я считаю, надо брать его за жабры, – заявил Венька. – В самом буквальном и брутальном смысле. Надо же, какая устрица – условия будет нам диктовать. В то время, когда люди гибнут пачками...

– Я тоже так считаю, – согласилась Янка. – Но везти в райотдел этого типа опасно. Придется допрашивать официально – о чем немедленно станет известно всему зданию и трем соседним. Да и не скажет он ни черта, придется блюсти формальности, то бишь букву закона – он просто не признается, что был у тебя.

– Поедем сами к этому бирюку, – воспрял Крюгер, – выбьем душу. А не получится, так хоть оттянемся.

В порывах моих коллег имелось рациональное зерно. Дело заходило слишком далеко, чтобы игнорировать реальные ниточки к разгадке. Виданное ли дело – шантажировать честных ментов? Я лихорадочно размышлял – гэбэшник, в сущности, прав, надо подключать стукачей. Личность Григоренко (как можно деликатнее), хождения сыщика, которые вряд ли остались незамеченными, контакты Грушницкого и Башлыкова, клятая турбаза. Любая информация, выбивающаяся из контекста унылой жизни городка!

Но червь сомнений прорыл в голове уже такую дыру, что я не мог действовать прямолинейно. Наша четверка загрузилась в машину, я отъехал от здания внутренних дел, включил стеклоочистители и покатил по Советской на запад, хотя переулок Гусиный Брод всю дорогу был на востоке. Коллеги не преминули отметить это странное событие.

– Ха, этот тип не знает, где у нас Гусиный Брод, – отметила сидящая по правую руку Янка. – Признайся, Артем, у тебя правое и левое полушария поменялись местами?

– Выпить ему надо, – компетентно заявил Крюгер, – и все мгновенно встанет на свои места.

– Да нет, молчит, баранку вертит, – подметил Венька. – Отважные герои всегда идут в обход. Артем Николаевич чего-то страшно боится. Накрутил себя. Пора бы и нам начать бояться, как вы думаете? Хотя и не тянет вовсе...

Не отвлекаясь на юродивых, я плутал по переулкам, выбрался на Комсомольскую, проехал архитектурный шедевр – водонапорную башню (прораб настолько был пьян, что переплюнул пизанцев), постоял у скверика, где безрассудная мамаша под зонтом закаляла малыша в коляске, сделал кружок вокруг школы, вырулил на улицу Лазаренко и не спеша покатил на восток, периодически подглядывая в зеркало. Слежки не было. А почему я решил, что она должна быть?

В искомом переулке было тесно и неуютно. Деревья, отяжелевшие от сырости, бесконечные заросли акации, шиферные крыши, «пьяные» палисадники. Сруб под номером четыре, из-под которого нас атаковала ушастая дворняга, но мы ей дали такой отпор, что она убежала с поджатым хвостом и стала ворчать из туманного далека. Неудачи неслись за нами по пятам. Мы топтались на крыльце, колотясь в обитую стальными пластинами дверь. У соседей за дырявым забором хозяйничала сухая длинноногая особа в болоньевой куртке, на которую как-то странно косился Крюгер. Сначала она занесла в дом жестяные листы, потом вытряхнула остатки угля из ведра, потом под навесом на крыльце втаптывала в помойное ведро пакет с картофельными очистками, игнорируя простое житейское правило, что сколько мусорное ведро ни утрамбовывай – выносить все равно придется.