Белка вдруг рассмеялась и сказала:

— Не помню! Но ты когда кричишь, вообще такая прикольная!

— Это почему это?

— А у тебя голос очень тонкий. И когда ты орешь, то он такой совсем мультяшный становится, как у гномика, — она вдруг сморщила нос и тихонечко завизжала: — Ииии!

— Вот зараза мелкая! — расхохоталась я. — Смейся над матерью, смейся! Посмотрю на тебя в моем возрасте.

— Не, я такая старая никогда не буду! — хитро прищурилась дочка.

— Нарываешься, — пригрозила я.

— Ага! — радостно подтвердила она.

— Ладно, доберусь я еще до твоей вкусной попы и отшлепаю, как следует. А пока беги по своим делам, Белочка! Я тебя очень люблю!

— И я, мам! Обнимашки! — она широко раскинула руки.

На душе сразу стало так легко и спокойно! Все у нас будет хорошо. Главное, что у меня есть дочка. Костьми лягу, но у нее будет все, чего не было у меня в моем сером и унылом детстве в богом забытом Оханске. А потом в вечном голоде и унижениях в хореографическом училище.

Самое яркое воспоминание об этом периоде: вечный голод. Есть хотелось всегда, особенно не хватало пирожных — бисквитных, щедро покрытых жирным сладким кремом. Они мне буквально ночью снились. Но нужно было держать фигуру. Да и денег не было на сладости. Мать почти ничего не присылала. Сама еле тянула.

Я вообще в хореографическом всегда себя чувствовала Золушкой, потому что попала туда по большому везению. Единственный раз в жизни у моей мамы оказались нужные связи. Когда-то она после школы приехала в Москву. Мечтала учиться, устроить свою жизнь. Поступила в институт, но жалкой стипендии ни что не хватало. И мама устроилась приходящей домработницей к приме-балерине Большого Театра. А та по доброте душевной предложила маме пожить у нее, чтобы не мучиться в общаге и не тратить время и деньги на дорогу.

Институт мама так и не окончила. На студенческой вечеринке познакомилась с красавцем, который наплел ей с три короба о своей великой любви и их роскошной будущей свадьбе. А после того, как стал ее первым мужчиной, исчез. Мама забеременела и родила меня. Своего отца я так никогда и не увидела. Даже не знаю, как его зовут. Балерина, у которой мама жила, ей очень помогала. Но сколько можно чужой добротой пользоваться? Мама подумала, поплакала и вернулась в родной город.

И когда увидела, что я часами танцую у телевизора, обмотав бедра кружевной салфеткой вместо пачки, отдала меня в хореографический кружок. Меня там очень хвалили. Говорили, что у меня удивительная природная гибкость и шикарная выворотность стопы.

И когда мне исполнилось десять лет, мама повезла меня в Москву на экзамен в хореографическое. А главой приемной комиссии была та самая балерина. Она-то мне и помогла поступить на бюджетное место по федеральной программе. Тогда в 1999-м году детям из провинции еще давали бесплатные места в Академии хореографии. Но нас, таких, было мало. И в круг детей чиновников, московской богемы и внезапно разбогатевших бандюков меня так и не приняли. Учеба и проживание в интернате были бесплатными. Но балетную и школьную форму, а также прочую одежду, нужно было покупать за свой счёт. Причем там, где скажут. А магазины эти были совсем не дешевые. Мама выбивалась из сил, чтобы покупать мне все необходимое. Но какая работа и зарплата в Оханске в 90-е? Слезы! Поэтому карманных денег у меня никогда не было.

Кормили нас неплохо, но однообразно и диетически. А растущему организму, который по шесть-восемь часов вламывал у балетного станка, очень хотелось сладкого. Девчонки из богатых семей собирали деньги и посылали гонца за пирожными. Я в этом не участвовала. У меня не было ни копейки. И я навсегда запомнила запах ванильного крема на бисквитных пирожных, которые ели другие. Делиться с товарищами там было не принято. Недаром Большой Театр построили на бывшем чумном кладбище. Запах чумы оттуда так и не выветрился.

Злясь на себя и свою нищую жизнь, и даже на отца, которого никогда не видела, но часто о нем думала, я шла в репетиционный зал и пахала у станка до тех пор, пока от усталости не пропадало желание есть.

— Плие, релеве, батман тандю, антраше, — шептала я, изнуряя тело так, что мышцы сводило судорогой. — У меня будет все!

Вот стану примой и закажу себе трехэтажный торт с белыми кремовыми розами. Нет, лучше с шоколадными! И мне в гримерку будут заносить корзины цветов и конфеты. Самые дорогие! А я буду их нехотя есть, жеманно держа пальчиками, на которых будут блестеть бриллиантовые кольца.

— Плие, релеве, батман тандю, антраше!

Гордей

Гордей приехал в гостиницу в Барвихе, подошел к двери номера, на ходу доставая из кармана пластиковую карточку-ключ, вставил ее в замок, но вдруг подумал, что заходить без стука будет неприлично и слишком по-хозяйски. Это поставит девушку в неловкое положение. Поэтому Гордей тихо постучал.

— Кто там? — раздался за дверью дрожащий голосок.

— Это я, Гордей!

Дверь немедленно распахнулась.

— Это вы! Слава богу! — облегченно выдохнула Тата. — А я уже испугалась, что Хлыст меня нашел.

Гордей на миг замер, любуясь ее удивительными ярко-синими глазами в обрамлении густых темно-шоколадных ресниц. В них плескалась такая радость от встречи с ним, что его тело немедленно отозвалось на этот немой призыв. Тата молча улыбалась, стыдливо запахнув белый пушистый гостиничный халат. Ее густые светлые волосы рассыпались по плечам, а обнаженные ноги с изящными пальцами были босы. И разговаривая, она подогнула одну ногу, стоя на второй.

Гордей невольно представил себе, как этот пушистый халатик падает на ковер, а под ним… нет, лучше не думать! Он поспешно прикрыл бедра портфелем. Да что это с ним? Как пацан, честное слово! Давно такого не было, чтобы от одного женского взгляда внутри все переворачивалось.

— Давайте пообедаем, Тата, — смущенно кашлянув, предложил Гордей. — Здесь неподалеку есть прекрасный ресторан.

— Это было бы замечательно, — улыбнулась она. — Вот только… — легкая тень омрачила ее улыбку, — понимаете, мне очень неловко об этом говорить. Боюсь, это прозвучит как-то не так.

— Смелее, — подбодрил ее Гордей. — Я не страшный. Просто так выгляжу, как Карабас-Барабас.

Она рассмеялась, прикрыв рот маленькой, почти детской ладошкой, и выпалила на одном дыхании:

— Я сбежала от Хлыста, в чем стояла. У меня нет вещей и косметики. И мне страшно неудобно в таком виде выходить. Особенно в Барвихе. Может быть, мы закажем еду сюда? А потом я придумаю, как мне незаметно пробраться домой, чтобы забрать хотя бы самое необходимое.

— И это все? — изогнул бровь Гордей. — Тоже мне проблема! Тогда план меняется. Сейчас прошвырнемся по магазинам, благо их здесь полно, купим вам все необходимое, а потом обедать.