Дело в том, что на правом фланге русских генерал Платов с двумя тысячами казаков занялся розыском брода через Колочу, переправился через нее и был крайне изумлен, не найдя почти вовсе неприятеля там, где предполагалось все его левое крыло. Он наблюдал левый фланг вице-короля, двигавшийся по направлению к Бородино. У него создалось впечатление, что здесь представляется особенно выгодный случай для нанесения противнику флангового удара и т. д. Мы говорим «и т. д.» потому, что в большинстве случаев люди хорошо не знают, какая, собственно, цель должна быть достигнута такой фланговой атакой. Нападения на оставшуюся, по-видимому, без прикрытия артиллерию, находящуюся в резерве, захват разъезжающих взад и вперед зарядных ящиков часто рисуются в их представлении как действие, несравненно более значительное, чем оно является в действительности. Короче говоря, Платов отправил к Кутузову принца Гессен-Филиппштадтского, сопровождающего его в качестве добровольца, чтобы сообщить главнокомандующему о сделанном им открытии и предложить двинуть значительную кавалерийскую массу через брод, чтобы ударить в слабый пункт противника.

Принц Гессенский — молодой, неопытный офицер, который, пожалуй, больше самого Платова был увлечен этой идеей, обратился к полковнику Толю и так живо изобразил ему это дело, что оно в первую минуту действительно представлялось чем-то значительным. Толя удалось привлечь на сторону этой идеи; он тотчас поехал к князю Кутузову, который расположился у небольшой деревни Горки. Автор, состоявший тогда в должности обер-квартирмейстера при первом кавалерийском корпусе (Уварова), находился в свите своего генерала как раз у Кутузова, когда подъехал полковник Толь. Последний только что вернулся с левого фланга и сделал доклад Кутузову, что все обстоит превосходно и что князь Багратион отбил все атаки. (В первые два часа боя иначе и быть не могло.) В этот же момент пришло донесение, что Мюрат взят в плен в центральном укреплении, временно очищенном русскими и затем снова занятом ими. Это вызвало взрыв энтузиазма, многие высказывались за то, чтобы немедленно сообщить это известие войскам; некоторые более хладнокровные генералы полагали, что ввиду полной невероятности этого известия следовало бы подождать подтверждения; впрочем, этому рассказу верили в течение целого получаса, хотя Мюрат так и не прибыл, что объяснили тяжкой раной, полученной им. Теперь нам стало известно, что то был не король Неаполитанский, а генерал Бонами, получивший тяжкую рану и оставленный французами при отступлении.

Генерал от кавалерии, Федор Петрович Уваров. Гравюра Ф. Вендрамини. 1816 г.

Среди общего энтузиазма и под радостным впечатлением благоприятного оборота, который принимало сражение, полковник Толь доложил Кутузову предложение принца Гессенского; сразу было видно, что Толь, чересчур увлеченный общим настроением, поверил, что сильная диверсия кавалерийского корпуса на левом фланге противника даст новый могучий импульс всему делу и, пожалуй, приведет к успешному решению сражения. Итак, он предложил воспользоваться для этого предприятия первым кавалерийским корпусом силою в 2500 коней легкой гвардейской кавалерии, остававшимся пока совершенно праздно позади правого крыла. Кутузов, выслушавший все донесения и речи с совершенно рассеянным видом и лишь время от времени отвечавший: «Хорошо, сделайте так», и на это предложение сказал: «Ну, что же, возьмите его!» Принц Гессенский предложил провести корпус через брод к решительному пункту. Итак, генералу Уварову было поручено последовать за принцем и по прибытии на место ударить французской армии во фланг и в тыл. Эта инструкция, конечно, являлась обычной, да и нельзя было дать более подробных указаний, но на основании нашего знакомства с тем, как совершаются дела на войне, мы все же не можем признать ее вполне удовлетворительной: в ней недоставало категоричности, подчеркивающей значение данного маневра.

Если, несмотря на превосходство сил противника, еще можно было решиться выпустить из рук и вывести из состава боевого порядка корпус в 2500 коней, то надо было, по возможности, удостовериться в том, что полезное его применение обеспечено. Генерал Уваров, конечно, должен был атаковать более слабую или равную по силе конницу противника; это вытекало из общей задачи, данной ему; но ведь можно было предвидеть, что он наткнется и на неприятельскую пехоту, а при стремлении произвести серьезное действие — и на значительную массу пехоты с артиллерией. А ведь хорошо известно, что происходит, когда один род войск должен сражаться с двумя родами войск. Правда, у генерала Уварова было 12 орудий конной артиллерии, но что это значило при массе артиллерии, введенной в дело в этом сражении. Итак, мы хотим сказать, что надлежало вменить в обязанность генералу Уварову атаковать решительно все, что бы ему ни встретилось на пути, и при этом поставить себе задачей не столько победоносный бой, сколько привлечение на себя значительной массы неприятельских войск, дабы помешать их участию в наступлении противника; при этих условиях, если бы даже бой для самого генерала Уварова сложился невыгодно, то все же он имел оправдание. Подобное поручение всегда бывает тяжким, а честное выполнение его требует большой самоотверженности и воодушевления. Но нельзя ожидать, чтобы генерал, не получивший категорического приказа, стал бы действовать в таком направлении; напротив, следуя общему правилу, он скорее будет стремиться к удачному бою и избегать столкновения в негодных условиях.

Решение относительно этой диверсии было принято между 8 и 9 часами утра. Сражение находилось еще в первой стадии своего развития. Не было никакой возможности предвидеть в какой-либо мере его конечный исход; еще предстоял длинный день в 12 часов, а при настойчивости и силе характера противника можно было до последнего мгновения ожидать от него все новых и новых усилий. Имелось полное основание сказать: «Не хвались днем, пока не наступит вечер». Диверсия, произведенная 2500 коней, никоим образом не могла бы изменить общее течение такого сражения, в котором принимает участие армия в составе 130 000 человек; самое большее — она могла вызвать частичную и преходящую задержку в выполнении плана противника, может быть, в большей или меньшей степени поразить его. Если бы это ошеломление наступило в тот момент, когда и без того решение уже назрело и когда при всеобщем утомлении обеих сторон каждый новый толчок сам по себе становится все более эффективным, то можно было бы надеяться достигнуть чего-нибудь этой диверсией. Но ранним утром неприятель, очевидно, имея достаточно времени для противодействия значительными силами этому разрозненному наступлению, смог бы наголову разбить генерала Уварова и затем вернуться к выполнению своего основного плана.

Ниже мы поговорим о тех наступательных действиях, которые русские, безусловно, могли применить в этом оборонительном для них сражении, а теперь последуем за генералом Уваровым в его предприятии.

Он переправился через Колочу вброд выше Старого; затем свернул налево и взял направление на Бородино, причем ему, однако, пришлось заметно принять вправо из-за нескольких болотистых ручьев, впадающих в Колочу. Было между 11 и 12 часами утра, когда он прибыл к ручью, протекающему мимо Бородино и впадающему в Колочу. Слева от него была деревня Бородино, в которой прочно засели войска вице-короля, впереди его протекал по узкой, но топкой луговине вышеупомянутый ручей. По сию сторону ручья стояло несколько полков неприятельской кавалерии и густая масса пехоты, состоявшая из полка или батальона в сильном составе. Французская кавалерия тотчас же отступила через плотину, которая пересекает ручей приблизительно в 2000 шагов от Бородино; пехота же имела смелость остаться на этой стороне ручья и построиться в каре тылом к плотине. Генерал Уваров велел атаковать это каре.