"На ней повесит вас первый немецкий офицер, перешедший с нашими войсками через границу".

Вместо подписи стояли крючок, точка и клякса.

Теперь этот офицер пришел в ждал отца в кабинете.

Глава третья

Офицер стоял перед картиной, на которой парили розовые ангелы, и курил.

Это была его вторая папироса.

Первую он вместе с раздавленной спичечной коробкой бросил в череп питекантропа, видимо, приняв его за пепельницу.

У него было удлиненное, острое лицо с тяжелым подбородком, небольшие серые и как будто бы мутные, но на самом деле очень зоркие глаза, которые подолгу задерживались на одном пред-мете, гладкий лоб, короткие темные волосы. Говоря, он часто поднимал руку и проводил рукой по голове, как будто приглаживая прическу.

Увидев отца, он быстро шагнул к нему навстречу, и на лице его, вернее - на одних тонких лиловых губах, появилась ласковая и в то же время сдержанная улыбка...

Он щелкнул сапогами - тонко и остро звякнули шпоры - и, глядя в лицо отца, пристально и дружелюбно спросил по-французски, имеет ли он высокую честь видеть профессора Мезонье.

Он именно так и выразился - "высокую честь".

Вообще же я сразу заметил, что говорит он плохо, запас слов у него ограничен и, прежде чем сказать фразу, он предварительно должен составить ее в уме.

Отец кивнул головой - он волновался и не хотел, чтобы слышали его голос.

- В таком случае разрешите пожать вам руку! - быстро сказал офицер и протянул отцу прямую и жесткую ладонь.

Отец порывисто пожал ее и глубоко вздохнул.

Я взглянул на мать.

Лицо у нее было утомленное и туманное.

Она поймала мой взгляд и медленно закрыла и снова открыла глаза, показывая этим, что все обстоит благополучно. Потом она тоже вздохнула и улыбнулась.

Так улыбаются, так вздыхают, так смотрят очнувшиеся после угарного обморока.

- Я являюсь вашим давнишним почитателем, профессор, - сказал офицер, не спуская с отца тяжелых, оловянных глаз. - Я тоже учился в археологическом институте. Но война... - Он остановился, вспомнил что-то и добавил: - Кто-то из поэтов выразился так: "Когда говорят пушки, то музы бегут с Парнаса". Не правда ли? Но главная цель моего посещения...

- А мы можем говорить по-немецки, - сказал отец, - я окончил Гейдельбергский университет.

- Да? - радостно, но спокойно изумился офицер. - Прекрасно! С питомцем старейшего европейского университета на другом языке и не подобает говорить! Так вот, моя миссия... - У него догорела папироса, и он остановился, разыскивая глазами череп синантропа, но мать быстро подставила ему пепельницу. - Моя миссия заключается в том, чтобы передать вам привет от вашего родственника. - Тут он вынул из кармана перламутровый портсигар и положил его на ладонь. - Привет и письмо, которое он просил передать вам лично. Это и к вам относится, сударыня, - обернулся он с легким полупоклоном к матери.

Затем он щелкнул портсигаром и достал узкий синеватый конверт.

- Пожалуйста! - сказал он.

Отец полез в карман за очками. Их там не оказалось, и он в отчаянии взглянул на мать.

- Они в столовой, сейчас я принесу, - сказала она и вышла.

Отец надорвал конверт, и оттуда выпал лиловый листок.

- Сударь, - сказал отец, глядя на офицера, - если бы вы только знали, как я все эти годы ждал этого письма. Мой несчастный брат, который с тысяча девятьсот тридцать второго года пропал без вести...

- А вот вы прочтите письмо, - посоветовал офицер и улыбнулся снова, спокойно, вежливо и жестоко.

В кабинете было совсем темно.

Ганка неслышно подошел к окну и опустил тяжелые синие шторы.

Потом он наклонился над столом и зажег лампу. Тогда на письменном столе неясно замерцала тяжелая бронза дорогого письменного прибора в египетском стиле, а райские птицы на шторах вспыхнули и миграли матовым, перламутровым свечением. Офицер шагнул к столу, взял пресс-папье и подбросил его на ладони. Потом поднял и опустил крышки на чернильницах в форме лотоса.

- Дорогая вещь, - сказал он с уважением, - редкая, дорогая вещь.

Дотронулся до штор и уже ничего не сказал, а только покачал головой.

Мать возвратилась с очками.

Отец надел их и быстро перевернул листок, разыскивая подпись.

- Господи, Боже мой, - сказал он в друг изумленно. - Да ведь это!.. Берта, ты знаешь, кто это пишет?

Он хотел что-то сказать еще, но взглянул на офицера и прищелкнул языком. Потом прочитал письмо до конца и молча протянул его матери.

- Дорогая вещь, - повторил офицер, глядя на чернильницу, - редкая, дорогая вещь. У меня с детства наклонность к бронзе, и если бы вы... - он, как кошку, погладил бронзового сфинкса, - если бы... - повторил он. Потом вдруг спохватился и даже нахмурился. - Я сегодня буду гово-рить по прямому проводу с Берлином. Так вот, если вам нужно передать что-нибудь спешное...

Отец растерянно поглядел на мать - она кончила читать письмо и спокойно положила его на стол.

- Нет, чего же передавать! Как будто нечего. А? Берта? Мы ему ответим письмом.

- Ну, а вы, сударыня, - офицер повернулся к матери, - не захотите ли вы передать чего-нибудь вашему брату?

- Скажите Фридриху, что мы его ждем, - ответила мать, - и чем скорее он приедет, тем лучше.

Отец быстро взглянул на нее.

- Чем скорее, тем лучше, - упорно повторила она, не спуская с отца глаз. - Это я вас прошу передать от нас обоих.

- Хорошо! - сказал офицер, и рот его слегка дрогнул. - Передам от вас обоих.

- И потом вот еще что, сударь, - мать секунду подумала, - вам понравился наш черниль-ный прибор, а у нас в семье такой обычай: если гостю, дорогому гостю, потому что вы приносите нам весть о моем пропавшем брате, - подчеркнула она, - что-нибудь понравится...

- Ну что вы, что вы! - радостно забеспокоился офицер. - И потом же вы меня совсем не знаете... С какой же стати?.. А вот, я вижу, вас интересуют библейские сюжеты! - он обрадованы о кивнул головой на розовых ангелов с гусиными крыльями. - Я вывез из Галиции недурную коллекцию старых византийских икон, так я сегодня же вечером пришлю их вам...

- А что, сударь, - вдруг спросил Ганка, - вот эту коллекцию икон, что вы вывезли из Галиции, вам тоже подарили? - Он стоял около двери, и лица его не было видно.

Офицер вздрогнул и остановился.

- Что такое? - спросил он с недоумением и даже с легкой оторопью.

- Иконы, иконы, византийские иконы! - настойчиво повторил Ганка. - Их вам тоже подарили в Галиции? Вы зашли в церковь, похвалили их, и священник сказал: "Дорогой господин офицер, - не знаю, к сожалению, как вас следует именовать, - возьмите, будьте добры, на память эти иконы, раз они уж вам так нравятся. Почему-то мне кажется, что они теперь все равно не удержатся". Так, что ли?