– Без лошадей? – глухо спросил Ермак. Кольцо в отчаянии сжал голову руками.

– Я не смогу добраться до Мангазеи на коне? – охнул Машков.

И даже Марьянка тихонько всхлипнула:

– Без коня? Но это – невозможно!

– Пошли! – громко приказал Ермак своим товарищам. – Строгановым-господам нужны не те люди! Другие!

– Да взгляни на карту, Ермак Тимофеевич! – воскликнул Никита Строганов в отчаянии. – Если ты знаешь другую дорогу, скажи нам! Мы на все готовы!

Ермак подошел к карте. Медленно осмотрел ее, задумался, покусывая ногти, затем закрыл глаза. Все, затаив дыхание, ждали…

Максим просматривал купчую, Никита топтался рядом, старый Симеон с удовольствием пил франкское вино.

– По Чусовой, по Туре к Тоболу – это самый простейший путь, – вздохнул Никита, не выдерживая молчание Ермака. – Южные горы слишком высоки, там глубокие пропасти, там ни на лошадях, ни на лодках не пробраться. Сибирь можно покорить только пешком и по рекам. Кучумовым людям проще. Это их земля, они ее знают. Где их конница находит дорогу в наши земли, никто не знает. Разве что пресвятые угодники…

– Но я-то не пресвятой угодник! – выкрикнул Ермак. – Мне нужны лошади, чтобы к вам же посыльных с вестями посылать! А добычу из Сибири на спине волочь прикажете? Да казак без лошади, что мужик без порток…

– В Мангазее вы добудете себе новых лошадей, – с тяжким вздохом поднялся старый Симеон. Уже несколько лет старый купец мучался от болей в спине. – Но было бы умнее у реки оставаться, Ермак Тимофеевич. Лошадь можно загнать, а река будет течь вечно!

– Мне подумать надобно, – Ермак отвернулся от карты. – Даже у меня пока не хватит смелости сказать ватаге, что в Сибирь пешком топать придется!

– Тогда давай я им об этом скажу, – великодушно предложил Никита Строганов.

– Попытайся, купец, – недобро рассмеялся Ермак. – Да они тебя на ремни порежут! Казак без лошади – и не человек вовсе.

Машков лукаво блеснул глазами.

– Слышишь, – шепнул он Марьянке на ухо, – все ж таки мы, казаки, люди.

– С этим поспорить можно, – прошептала она в ответ.

Машков вздохнул, подошел к Ермаку и намеренно громко произнес:

– Ермак Тимофеевич, лично я за то, чтоб на Дон вернуться, но сначала разнести к чертовой матери Орелец энтот. Нас обманули!

Строгановы замерли. Сейчас все должно решиться… Они точно знали, что против казаков с одними только деньгами и золотом не попрешь.

– Никита Строганов прав, – медленно, с явной неохотой произнес Ермак. Тяжело было признавать чужую правду. – До Сибири мы сможем добраться только по рекам! С лошадьми нам через горы не перебраться… Не через этот пояс сатаны!

– Бог поможет вам! – обмахнулся крестом Симеон. – Вы ж пойдете под хоругвями святыми с ликом Матери Божьей и со святыми угодниками.

– А наша добыча? – упрямо спросил Машков, а Кольцо закивал головой. – Что наша добыча?

– Вы все сможете унести с собой! – рубанул рукой Симеон Строганов.

Прошло две недели, и, наконец, ватага Ермака смогла свыкнуться с мыслью, что Сибирь покорять без коней придется. Они собирались на берегу Камы, придирчиво разглядывали широкие, плоские и легкие ладьи, чертыхались в голос и желали Строгановым много чего интересного. А потом Ермак взялся обучать ватагу премудрости волока ладей посуху, там, где рекой не пройти будет.

Александр Григорьевич Лупин, коновал строгановский, все чаще присоединялся к ватаге. Ему предстояло весьма непростое дело: объяснить казакам, что он тоже хочет вместе с ними в Мангазею, мол, это такой край, какой ему надо. Коновал в безлошадном отряде! В конечном итоге, Лупину удалось убедить всех, доказав, что он может лечить всех, не только коняг, но и людей. А какой же поход без лекаря обойдется?

Человеком, занятым больше всех, выбивающимся из сил, по праву считался казачий духовидец отец Вакула. Под его началом старательные строгановские золотошвейки шили знамена и хоругви с ликами святых, Богородицы и Спаса. Чудо искусства безвестных вышивальщиц, рожденное из слез по ночам… Золотошвейки плакали, впрочем, не от усталости, а по казакам, с которыми провели столько жарких минут прошлым летом…

Казачий поп собирал готовые хоругви и придирчиво оглядывал их со всех сторон, а заодно косился и на потупившихся золотошвеек. Такой работы даже лицо духовное не выдержит, и отец Вакула принялся жаловаться Ермаку, что Строгановы приказали заготовить хоругвей больше, чем у них в ватаге найдется желающих нести их.

– Для каждой сотни по хоругви! – рубанул Ермак. – Али ты забыл, отче, что мы против басурман в поход собрались?

– О, Господи! – казачий пастырь досадливо всплеснул руками, дернул себя за бороду и пулей вылетел из Ермаковой избы. В тот день он не освящал хоругвей, просто сидел на берегу Камы и отдыхал. А когда поутру открыл двери часовенки и к нему подступили сразу три хорошенькие золотошвейки с тремя хоругвями в руках, Вакула страдальчески завел глаза к небесам.

– Господи… – прошептал поп тоскливо. – Ты хочешь сделать из меня святого мученика, я знаю! Укрепи ж мое сердце и все остальное…

И у Машкова с Марьянкой наступила нелегкая пора. Иван не мог себе даже в страшном сне представить разлуку со своей ненаглядной, но именно потому, что любил девушку, он все пытался воззвать к ее девическому благоразумию:

– Ты останешься здесь! В Сибирь ты с нами не пойдешь! Я не дозволю!

А она не менее упрямо твердила свое:

– Я ж посыльный у Ермака. И вообще – ты ж в поход идешь!

– Но я-то мужик! – кричал отчаявшийся уже Иван Матвеевич.

Лучше бы он этого не говорил. Марьянка улыбалась ему, ямочки танцевали на щеках, а голубые глазищи хитро блестели. Машков прекрасно знал, почему девушка хихикает, и только скрипел зубами с досады.

– Ты ж против душегубства! – срывал Иван голос в крике. – А мы туда идем, чтобы убивать!

– Знаю, Иван Матвеевич. Именно поэтому я пойду с вами. Я помешаю убивать тебе!

– Снова меня из седла выталкивать собираешься? – прищурился Иван.

– Ну, если другой возможности не будет, я так и сделаю, старинушка.

– И добычу мне брать не позволишь?

– Зачем тебе чужие залатанные сапоги?

– Господи, будь оно все неладно, будь оно трижды клято, это Новое Опочково! – возмущенно пробормотал Машков, сжимая кулаки.

– Поздно проклинать-то! Не вы ли его дотла пожгли, а меня при этом с собой прихватили? Ты ж меня сам добычей называл! – Марьянка звонко рассмеялась, и сердце Ивана сжалось от привычной уже боли. – Вот и таскай свою добычу за собой, Ванюша! Я у тебя как болячка, от которой уже не излечишься никогда. А любовь она и есть болячка.