– Н-не знаю, – заикаясь, пробормотала Лена, все еще не веря своему счастью, потому что Женька до сих пор прятался за спиной у матери и, казалось, выходить из своего укрытия даже не собирался.

– Ну ладно, молодые люди. Оставлю вас одних, – с улыбкой сказала женщина и, обернувшись на пороге, добавила: – Меня зовут тетя Рита.

Вслед за тетей Ритой из палаты вышла и медсестра, и Лена наконец увидела Женьку. Тот робко жался к стене и таращил на Лену из-под очков большие зеленые глаза, как будто не узнавая.

– Привет, – ободряюще сказала Лена, хотя и сама была ни жива ни мертва от волнения и от счастья. – Ну, проходи. Или так и будешь у стены стоять?

– Вот еще, – спокойно ответил Женька и бодрым шагом направился к кровати. Подошел и положил на тумбочку пакет, который, как оказалось, прятал за спиной. – Это тебе. Там яблоки и конфеты шоколадные. Любишь конфеты?

– Люблю, – сказала Лена. – Кто же их не любит? Спасибо тебе.

– Не за что, – ответил Женька.

Потом они долго молчали. Женька смотрел в окно, сидя на табуретке возле кровати, и ковырял носком ботинка вздувшийся пузырь на линолеуме. Лена смотрела на Женькин ботинок и изо всех сил пыталась придумать какие-нибудь слова, которые можно было бы сказать Женьке.

От этого неловкого молчания они оба сходили с ума.

– Ты ешь, – наконец сказал Женька, на секунду отвлекаясь от своего безумно интересного занятия. – Что ж я, зря тебе конфеты принес, что ли?

– Не зря, – с готовностью подтвердила Лена, зашуршала пакетом и извлекла оттуда два одинаковых шоколадных батончика. Один протянула Женьке: – Вот, возьми.

– Спасибо, – сказал Женька и взял конфету.

В полной тишине они съели по конфете. Потом Женька спросил:

– Не болит уже у тебя голова-то?

– Уже не болит, – ответила Лена. И они опять замолчали.

Потом палатная дверь снова открылась. Вошла тетя Рита, с прежней доброй улыбкой на лице, и спросила:

– Ну что? Не наговорились еще?

– Наговорились, – сказал Женька, поднимаясь с деревянной табуретки.

– Ну, тогда пойдем. Выздоравливай, Лена Лисичкина!

– Ага, – ответила Лена, чувствуя, что сейчас расплачется. Ей ужасно не хотелось, чтоб Женька ушел так быстро.

Но Женька все-таки ушел. И она проплакала до вечера, с небольшим перерывом на визит родителей, а ближе к вечеру решила, что влюбилась в Женьку.

Наверняка влюбилась, если проплакала из-за него целый день.

Что ж, если так – значит, так тому и быть. Теперь она будет любить Женьку и дальше. Может быть, всю оставшуюся жизнь будет любить.

Вот так, на больную голову, двадцать два года назад, Лена Лисичкина приняла решение любить Женьку Шевцова. И, как человек, которому несвойственно менять принятые решения, продолжала, назло врагам, любить его все эти двадцать два года. Несмотря на то, что прекрасно понимала: у этой любви нет ни малейшего шанса.

Хотя за прошедшие годы бывало всякое.

Не раз и не два счастье казалось настолько достижимым, настолько близким, что от этой близости дрожали колени и кружилась голова, а сердце превращалось в мятный леденец, по вкусу ничем не отличающийся от термоядерной жвачки «Орбит – морозная свежесть».

Оно и до сих пор, видимо, по привычке, превращалось в «морозную свежесть», стоило ей увлечься воспоминаниями. В такие моменты сердце недвусмысленно собиралось прожечь дырку в Лениных ребрах и вырваться наружу факелом, полыхающим ледяным огнем.

Например, в первом и во втором классе они дружили «официально» и даже считались «парой». Об этом знали все учителя и все родители. Женька, хоть и жил достаточно далеко, через дорогу, каждое утро ждал Лену возле подъезда и тащил до школы ее портфель у себя на спине. Портфель был тяжелый, а если учесть, что в руке у Женьки всегда был еще один, точно такой же тяжелый, его собственный, портфель, то повод для гордости автоматически умножался на два, пропорционально весу портфелей.

Из школы Женька тоже тащил два портфеля. А Ленина бабушка, иногда сидящая на скамейке возле подъезда, часто ругала Женьку за то, что он носит такие тяжести, и говорила, что он так «совсем, бедный, надорвется».

Повзрослев, они оба стали стесняться своих отношений и понемногу перестали демонстрировать их окружающим. Лена, конечно, безумно страдала от того, что Женька перестал носить ее портфель и заходить за ней по утрам перед школой.

Но все-таки и сама не хотела, чтобы их засмеяли одноклассники. Поэтому не навязывалась Женьке, надеясь, что, когда одноклассники поумнеют, он снова станет носить ее портфель и все у них будет по-прежнему.

Как выяснилось, Лена ошибалась.

К тому времени как одноклассники «поумнели», уже не было никакого портфеля. Была сумка, вполне женская и почти пустая, как водится у старшеклассниц. И было даже смешно представить, чтобы Женька вдруг начал таскать эту легкую и вполне женскую сумку по утрам в школу.

Но самое ужасное случилось потом.

Самое ужасное случилось первого сентября в восьмом классе. Лена не видела Женьку три месяца – тот пропадал неизвестно где – и страшно ждала этой встречи. А когда наконец увидела, не узнала Женьку.

На торжественную линейку он явился без очков.

Это уже потом она узнала, что в июне ему сделали операцию, в результате которой зрение восстановилось на сто процентов. А в тот момент, ничего не поняв, расценила это как предательство.

Хотя, если разобраться, так оно и было.

Сняв очки, Женька автоматически перешел в другую категорию. Он никогда не был изгоем в классе, и все-таки чертова близорукость объединяла их в единое целое. Два очкарика, два четырехглазых – у них всегда был под рукой этот в общем-то пустяковый повод, чтобы держаться друг за друга, чтобы, как поется в песне, «не пропасть поодиночке».

Теперь этого повода уже не было. Лена, увидев Женьку без очков, сразу поняла: теперь у него начнется другая жизнь.

И на этот раз она не ошиблась. Уже тогда не по годам развитая женская интуиция горестно шепнула ей: «Нет, дело, конечно, не в очках, но только теперь, сняв очки, Женька тебя совсем забудет». Он всегда был умницей, первым учеником в классе. Но за стеклами очков почему-то никто, кроме Лены Лисичкиной, не мог разглядеть, что Женька еще и красавец.

Теперь это стало для всех очевидным.

И на Женьку, отнюдь не избалованного вниманием прекрасного пола, вдруг обрушился целый Ниагарский водопад этого внимания. Водопад, сметающий все на своем пути. Женька к этому был не готов и вначале слегка подрастерялся. Но быстро привык и стал чувствовать себя в этом водопаде, как рыба в воде.

Лена, пряча слезы и стиснув зубы, наблюдала, как девчонки вьются вокруг ее единственной любви. Хищные птицы, почуявшие добычу. Добыча своей ролью была вполне довольна и не обделяла вниманием ни одну из представительниц хищной породы. А про Лену Женька теперь вспоминал, только когда нужно было написать сочинение по литературе – единственному предмету, который у него откровенно хромал.