Лэнг настаивает, что не ведет священную войну против врачей. В свою бытность хирургом он и сам столкнулся с тремя судебными исками о халатности. Один из них касался артроскопии, которую он проводил молодой женщине с разорванным хрящом в колене, вызванным спортивной травмой. «Несколько лет спустя, – продолжал он, – она подала на меня в суд, потому что у нее развился артрит коленного сустава – известный, часто неизбежный исход». Вопреки его желанию, страховщик договорился с пациентом о выплате, которую Лэнг назвал «компенсацией неприятностей», – пять тысяч долларов или около того, – так как это было дешевле, чем оплачивать судебные издержки.

В другом случае рабочий с травмой запястья, в результате которой у него онемели три пальца, подал на него в суд, после того как попытка Лэнга устранить онемение только усугубила его и человек не смог работать. Как объяснил Лэнг, он предупреждал пациента, что операция связана с повышенным риском. Сделав разрез, он обнаружил, что главные нервы скованы толстым слоем рубцовой ткани. Высвободить их было чрезвычайно трудно: все равно что пытаться отклеить скотч от обоев, сказал он. И некоторые нервные волокна неизбежно оказались выдернуты. Но страховщик сомневался, что этот аргумент возобладает в суде, и договорился на компенсацию в размере 300 тысяч долларов. Оба дела казались незаслуженными, и Лэнг был раздражен, как был бы раздражен любой другой врач.

Третье дело, однако, стало результатом явной ошибки, и, хотя инцидент случился два десятка лет назад, он по-прежнему не может вспоминать о нем спокойно. «Я мог сделать больше», – сказал он мне. Пациентом был мужчина 60 с чем-то лет, которому Лэнг запланировал замену коленного сустава. За несколько дней до операции мужчина пришел к Лэнгу на прием с жалобой на боль в голени. Лэнг рассматривал возможность тромбоза глубоких вен – сгустка крови в ноге, но решил, что это маловероятно, и не назначил дальнейшего обследования. Однако у пациента действительно оказался тромбоз глубоких вен, и когда через два дня тромб оторвался, то попал в легкие и убил его. Страховщик Лэнга уладил вопрос примерно за 400 тысяч долларов.

«Если бы я был на стороне истца, взялся бы я за это дело против себя? – сказал он. – Да».

Быть ответчиком тяжко, вспоминает Лэнг. «Это ужасное ощущение. Ни один врач не причиняет вред своему пациенту намеренно». Тем не менее он настаивает, что даже в то время относился к подобным процессам философски. «Быть подсудимым – будто из тебя высасывают все соки, но нужно понимать, что это издержки бизнеса. Я имею в виду, что каждый в жизни может допустить служебную ошибку, неважно кто ты – врач, автомеханик или бухгалтер. Неосторожные поступки случаются, именно поэтому ты и покупаешь страховку. Если ты оставляешь дома включенной духовку и дом сгорает – это твоя небрежность. Это не значит, что ты преступник». По его мнению, общественность вправе ожидать: если врач причинит кому-то серьезный вред в результате некачественного лечения или явной ошибки, он должен нести ответственность за последствия.

Три судебных иска, предъявленных Лэнгу за время его врачебной карьеры, как мне показалось, отражают картину вокруг дебатов о врачебной халатности. Два из трех исков против него оказались необоснованными, и, что бы Лэнг сейчас ни говорил, нельзя сбрасывать со счетов потери для нашей системы и в деньгах, и в доверии. Но один из исков касался настоящей ошибки, которая стоила жизни человеку. Разве в таких случаях врачи не в долгу перед пациентами и их семьями?

Билл Франклин – мой знакомый врач, более 40 лет проработавший в Массачусетской больнице общего профиля (Massachusetts General Hospital – MGH) в Бостоне. Он специализируется на лечении тяжелых, угрожающих жизни аллергий. Но еще он – отец. Много лет назад его сын Питер, бывший тогда студентом второго курса Медицинской школы Бостонского университета, позвонил ему, чтобы сказать, что плохо себя чувствует. У него были потливость, кашель, и он чувствовал себя изможденным. Франклин пригласил его в клинику и осмотрел. Он не нашел очевидного объяснения симптомам своего сына, поэтому направил его сделать рентген грудной клетки. Позже в тот же день позвонил радиолог. «У нас большие проблемы», – сказал он Франклину. Рентген показал опухоль, заполняющую грудную клетку Питера и сдавливающую легкие. Это была одна из самых больших опухолей среди тех, с которыми приходилось сталкиваться радиологу.

Взяв себя в руки, Франклин позвонил Питеру домой и сообщил ему и его молодой жене страшную новость. У них было двое детей, они жили в маленьком домике с кухней, в которой шел ремонт. Их жизнь остановилась. Питера положили в больницу, и биопсия показала, что у него лимфома Ходжкина. Ему назначили высокодозную лучевую терапию широким полем, чтобы захватить грудную клетку и шею. Тем не менее Питер был полон решимости вернуться к учебе. Он спланировал сеансы облучения так, чтобы они не мешали занятиям, даже после того как левая половина диафрагмы оказалась парализованной, а левое легкое повреждено настолько, что он не мог нормально дышать.

Для лучевой терапии опухоль оказалась слишком обширной. Она активно разрасталась и уже распространилась на два лимфатических узла внизу живота Питера. Врачи сказали его отцу, что это один из самых тяжелых случаев, которые они когда-либо видели. Питеру требовались несколько месяцев химиотерапии. От нее ему будет плохо, и она сделает его бесплодным, но, по их словам, это должно было сработать.

Франклин не мог понять, как опухоль смогла достичь таких размеров у всех под носом. Размышляя о болезнях и лечении Питера на протяжении многих лет, он вспомнил, что за четыре года до того у Питера удалили зубы мудрости. Операция проводилась под общей анестезией, на ночь он остался в MGH, и ему должны были сделать рентген грудной клетки. Франклин попросил одного из радиологов найти тот старый рентгеновский снимок и взглянуть на него еще раз. Радиолог сказал ему, что образование видно на снимке. Более того, его видел и первый радиолог, смотревший снимок грудной клетки Питера. «Рекомендуется провести дополнительное обследование», – говорилось в отчете четырехлетней давности. Но Франклинам об этом никто не сказал. И челюстно-лицевой хирург, и ординатор хирургического отделения записали в карте Питера, что все в норме.

Если бы опухоль пролечили тогда, Питеру практически наверняка хватило бы одной лучевой терапии и при значительно менее токсичных дозах. Теперь казалось маловероятным, что он закончит медицинскую школу, если вообще выживет. Билл Франклин был вне себя. Как такое могло случиться, тем более с врачом нашей больницы? На какую поддержку могут рассчитывать жена и дети Питера?

Тысячи людей, находящихся в аналогичных обстоятельствах, подают иски о халатности, чтобы получить ответы на такие вопросы. Но Билл Франклин хотел не этого. Врачи, занимавшиеся лечением его сына, были коллегами и друзьями, а он не в восторге от системы судебных преследований за халатность. На него самого подавали в суд. У него была давняя пациентка с тяжелой астмой, которой он прописал стероиды, чтобы облегчить ей дыхание во время приступа. Ее состояние улучшилось, но высокие дозы стероидов вызвали продолжительное психическое расстройство, и ей пришлось лечь в больницу. В иске утверждалось, что Франклин по халатности прописал ей стероиды, зная о риске, связанном с ними, и, следовательно, несет финансовую ответственность за последствия. Франклин был в ярости. У нее была проблема, угрожающая жизни, и он использовал лучшие из возможных методов лечения.