Кто должен получить привилегию? На каком основании это должно решаться?

Расположившиеся в сарае Клин, Марл, Массон, Педуг и Братч возбужденно рассказывали нам все это; им не хотелось, как было видно, находиться в этом месте — у них перед глазами все еще стоял прекрасный скоротечный мир полярного лета, который они неохотно покинули, дабы посовещаться со мной, с другими Представителями и с Джохором. Но я видел, что они едва смотрели на него, их взгляд, казалось, избегал канопианца. И это не только потому, что прежде они не видели его столь ясно как человека, схожего с нами, страдающего и бледного под оболочкой из звериных шкур, но и потому, что они ничего от него не ждали. Однако им никто еще не говорил: «Эта планета спасена не будет, данные вам обещания не выполнят». И, казалось бы, вполне можно было ожидать, что каждый подойдет к Джохору и спросит: «Канопианец, а где же твоя флотилия космолетов, когда ты увезешь всех нас отсюда?» Но никто этого не спросил. И Джохор оставался молча сидеть на куче мешков с дроком.

— Зачем оставаться здесь, в этом умирающем месте, — заявил Марл, — даже на то время, что нам потребуется для совещания? Пойдемте, мы доберемся до лета и сможем принять все решения там.

И вот в результате мы — Джохор, я и все остальные, а также десять других Представителей — пробивали себе путь через снег у нашего города, затем карабкались и скатывались с холмов и горных перевалов, рискуя умереть от холода, и снова шли туда, где могли видеть впереди себя одну сплошную голубизну — голубые небеса и голубую землю, — и пронизывающий ветер доносил до нас не резкий холод, но теплые целительные ароматы, что мы совсем позабыли. И мои глаза словно набухали и росли, впитывая цвета, по которым так изголодались… И все-таки, даже когда я брел к голубизне и прекрасному лету впереди, я твердил про себя: «Я — пятно или дымка частиц, на которых блестит свет, я — ничто, соединение огромных пространств, ограниченных танцем, что мой разум не в состоянии постичь, мчусь вперед — в ничто, ведь если бы я увидел эту страну лета, как ее видит Джохор, его канопианскими глазами, то я увидел бы вселенную пространства, где расплывчатые формы смещаются, строятся и распадаются, — я — ничто, мчусь вперед — в ничто, рыдая на бегу. И где же обитают чувства, что вызывают эти слезы, Джохор? Где в огромных пространствах расплывчатой дымки, которая есть я, где во флюиде, затопляющем структуру танца атомов, где… И как… И что, Джохор?»

Когда мы добрались до склонов, где из-за кустов, налитых голубыми цветками, виднелась зелень, мы бросились на землю, катались по ней и, усевшись среди лета с заснеженными пиками и полузамерзшими землями за спиной, смотря на солнечный свет, в котором блуждали тени облаков да внезапные холодные порывы, напоминавшие о зиме, что скоро опустится на это благовонное чудо, говорили о том, что должны сделать, что нам придется сделать.

Говорили мы. Джохор молчал, хотя и сидел среди нас, как будто входил в совещательную группу.

Наша проблема была чисто практической: когда мы решим, кого одарить этой пищей, то как ее переправить? Сообщение между селениями и городами прекратилось, за исключением отрядов, притаскивавших запасы сушеного мяса. Как нам перевезти партии этого легкого, но громоздкого продукта через снега и льды, и, когда эти партии будут распределены, как людям его употребить: приготовить и съесть или же просто съесть в сушеном виде — ибо все мы попробовали цветки прямо с кустов без каких-либо вредных последствий, за исключением легкого расстройства желудка, с которым нам пришлось смириться как с одной из сторон того, что мы теперь вынуждены были ожидать. Наконец Братч предложил свалить высушенное растение в пруды и водоемы, в надежде, что его оживляющий элемент переместится в воду. Часть воды можно будет доставить в заснеженные земли в сосудах, но скоро, когда вернется холод, болота и топи вновь замерзнут, и мы сможем послать санные отряды, чтобы они перевезли этот лед или даже просто перетащили его глыбы по снегу. А пока следует повсюду разослать посланников с сообщением, что здесь царит короткое лето, предоставляющее растительную пишу тем, кто сможет и совершит усилие, дабы добраться сюда и насладиться ей.

Некоторым из тех, кто организовывал живое ограждение, дабы не допустить стада к части урожая, мы велели для пользы наших людей разойтись и убедиться, что новость достигла всех населенных центров. Что до нас, мы остались, где были, используя каждый час солнечного света, чтобы уложить сено в болота и топи. Погода не была достаточно жаркой, чтобы брожение стало безотлагательной проблемой. Пахнущие землей воды этих вересковых пустошей вскоре уже стали источать благоухание, и мы проводили ночи, лежа среди живых растений, большей частью бодрствуя, ибо знали, что скоро эта передышка закончится. Сияли звезды, но не жестким холодным блеском в черноте ночей той первой экспедиции к другому полюсу: это было далекое спокойное сияние, и они все время гасли, когда по небу проносилась дымка или пелена.

Ко времени, когда посланники вернулись назад, растения перестали появляться вновь после жатвы; на холмы и долины гораздо чаще ложились тени, нежели солнце; и ветры уже не были ароматными, а заставляли нас кутаться в шубы. И стада больше не вставали на дыбы, не насыщались и не ревели, но снова притихли. Мы все отправились к месту, откуда могли обозреть долину, запруженную этими животными, которые теперь стояли, опустив головы над землей, где не было больше ни зелени, ни голубизны, ни легкого шевеления появляющихся растений. Мы смотрели на расположившегося неподалеку от нас самца с группой самок, над которыми он верховодил, и с детенышами этого сезона — за множество последних сезонов родилось очень мало детенышей. Мы поняли по его печальной, удрученной осанке, что он ощущает провал, нужду, несчастье, ибо вновь он будет возглавлять вечно голодную, неспособную к размножению группу, поскольку природа говорит «нет», «будущего нет»; вновь им придется опускать свои мягкие морды в плотную почву, запихивая эту дрянь в желудки, усваивающие ее лишь частично. А самки с тревогой следили, чтобы детеныши не отходили от них, и их глаза были красными и дикими, и они лизали и поддерживали эти свои маленькие копии с отчаянием, полностью отражавшим переполнявшие их чувства. Стада стояли там от горизонта до горизонта — ожидая. И мы тоже теперь должны были возвращаться к своему ожиданию.

На том склоне над стадами нас, Представителей, было около сорока, да еще порядка сотни тех, кто доставлял послания людям. Некоторые все еще приходили, маленькими группками, чтобы взять свою долю урожая, который был уже столь скуден, и они тоже катались по зелени и ели цветки. Но лишь немногие оказались способны выйти из состояния оцепенелости и совершить путешествие. Мы стояли, небольшой толпой, в ложбине меж приземистыми холмами.

Еще задолго до времен Великого Льда я научился наблюдать за поведением людей, развитием событий, что они говорят и о чем умалчивают — с тем чтобы понять, что вероятнее всего произойдет — что уже происходит, но еще не полностью раскрылось. Толпа собравшихся там людей, вновь кутавшихся в толстые шкуры, наблюдавших за небом, где собирались первые снежные тучи, не различалась ни по какому признаку, даже с Джохором, стоявшим среди них, — практически не замечаемым, хотя каждый и знал, что среди нас находится эмиссар Канопуса. Вскоре мы, Представители, отделились от остальных и поднялись по склону. Мы сделали это, потому что от нас этого ожидали; мы видели, ощущали, чувствовали, что должны это сделать. Джохор же остался на своем месте.