В субботу вечером, уже дома, умываясь перед сном на коммунальной кухне и пропуская в голове эти странно счастливые прогулки, Фурман с трудом удерживался от желания поделиться своим переживанием с мамой, которая стояла рядом и помогала ему. Почему этого не стоит делать, он не смог себе объяснить и, выбрав случайный момент, позволил распиравшему его сообщению выйти наружу. Мама даже не сразу обратила внимание на его скромную речь, так что ему пришлось повторить еще раз:

– Мы в детском саду сказали, что любим друг друга: Ира Медведева с Юркой Казариновым, а я – с Людой Капраловой.

– Что ж, я очень рада за вас, – мама коротко взглянула на него с каким-то насмешливым раздражением. Видно, зря он решил сказать ей, она сейчас о чем-то своем думает и не захочет понять его… Но, по инерции сохраняя скромно сияющее выражение, он пояснил:

– И мы решили, что, когда вырастем, поженимся, и целовались.

– Как «целовались»?.. – опешила мама. – С кем?..

– Ну, я же сказал: Ира Медведева с Юрой Казариновым, а мы с Людой Капраловой. Вот так… – Фурман вытянул губы и для наглядности похлопал по ним кончиками пальцев.

– Что-о-о?! – мама вдруг вся стала красной. Все это ей почему-то чрезвычайно не понравилось.

– Ну, мы же любим друг друга, и когда вырастем, поженимся, – уже совсем фальшиво объявил Фурман. Он понял, что мама чудовищно разгневана, но, судя по прищуренным глазам и очень уж отчетливо произносимым словам, изо всех сил старается скрыть это. Она сказала, что любить, конечно, можно, но не надо пытаться показаться взрослее, чем ты есть на самом деле. Есть много такого, что могут делать взрослые люди, но что категорически запрещается детям. «Целовать друг друга вот так, в губы, могут только очень испорченные дети! – с искаженным лицом утверждала мама. – И я думаю, что стоит поговорить с их родителями и спросить, у кого они научились это делать?! А ты больше не смей в этом участвовать! Слышишь?! Я запрещаю тебе! Обещай мне, что это больше не повторится!..»

Фурман был испуган ее гневным напором, но, плохо понимая, чем именно он вызван, все еще продолжал нелепо улыбаться. Он чувствовал, что она все испортила.

– Ну и пожалуйста, – показал он обиду. – Больше не буду тебе ничего говорить.

Почему-то это сразу подействовало, и мама пришла в себя:

– Ну и кому от этого будет хуже-то?.. То, что ты со мною делишься, это очень хорошо и правильно. Так и должно быть между мамой и сыном. И для меня это очень важно, я это качество ценю в тебе. Но делать так, – она про себя усмехнулась, – не надо! Вот только это я тебе хотела сказать. И надеюсь, что ты это понял. А теперь пойдем читать…

Фурман все еще делал вид, что дуется, и с какою-то очень тяжелой печалью думал «назло»: «А вот мы еще будем так делать, а я больше не скажу…»

Если вечером, после ужина, была хорошая погода, Фурману часто удавалось уговорить папу прогуляться с ним на площадь Пушкина, посмотреть фотовитрины «Известий». Бывало, Боря тоже отрывался от своих уроков и всю дорогу пересказывал Фурману недавно прочитанные «Записки о Шерлоке Холмсе», «Затерянный мир», «Аэлиту» и «Гиперболоид инженера Гарина», которые загадочно обрывались на подходе к дому.

До Пушкинской идти было минут двадцать, и туда вели два пути: через Каретный Ряд и дальше по Страстному – или же через улицу Чехова. За углом на улице Чехова был деревянный павильончик, существование которого делало эту дорогу весьма привлекательной. В одной части павильончика через полукруглое окошечко, расположенное так высоко, что Фурман до него почти не доставал, продавали горячие бублики: то мягкие ванильные с маком, а то – белые, слегка солоноватые, с хрустящей корочкой. А чуть подальше была дверь в маленькую чистенькую забегаловку, где целую стену занимали автоматы с соками и газировкой, а справа за стойкой буфетчица разливала коньяк и готовила молочный коктейль. За этот коктейль Фурман готов был отказаться от многих других удовольствий или даже мог пообещать и выполнить что-то неприятное.

Вся вкусность коктейля заключалась в большой воздушной пене, которая возникала при правильном взбивании, но попадала в основном в стакан, наливавшийся первым. Из одной вазочки для взбивания выходило ровно два с половиной стакана коктейля, и Фурман, поджидая своей очереди, ревниво гадал, какой по счету стакан достанется ему. Он уже изучил манеру работавших посменно буфетчиц: одна, с каким-то странно отчаянным выражением лица, взбивала долго, до хорошей пены, проверяя, готово ли, а другая, помоложе, делала это быстро и равнодушно. Коктейль у нее получался просто как холодное сладкое молоко с мелкими льдинками. Зато коньяк она разливала с улыбочками и веселыми разговорчиками.

В этот осенний вечер на двери забегаловки почему-то висел замок, а за бубликами выстроилась длиннющая очередь. Папа не хотел терять время, но Фурман стал настаивать – коктейля-то не было!..

Было еще довольно светло. Очередь двигалась медленно. Вдоль нее с тупым озорством бродил пьяный мужичок в грязной кепке, пытаясь найти слабое место и втиснуться, но пока все стояли крепко.

– Не обращай внимания, – сказал папа нервно озиравшемуся Фурману. Но потом все-таки добавил: – Ты же хотел стоять? Теперь уж давай…

Старушка, державшаяся за ними, зачем-то затеяла с пьяным ласковую уговорчиво-отвлекающую беседу. Но пьяный, который сперва вроде бы заслушался, вскоре грубо оборвал ее и пошел к началу очереди. Фурман испытал облегчение, а старушка, поправляя черный платок, негромко забормотала что-то злобное.

Через некоторое время пьяный опять стал приближаться. Теперь он приклеился к высокому светловолосому парню в темном пальто и длинном коричневом шарфе, свободно обернутом вокруг шеи. С парнем была пухленькая девушка в беретике, и они смело подшучивали и смеялись над пьяным, который, казалось, был этим слегка озадачен.

Очередь двигалась, и постепенно Фурман отвлекся, а там уже и стал доноситься запах парных белых бубликов, которые Фурман любил больше, чем с маком.

Мимо очереди медленно прошла эта ставшая неразлучной троица. У парня в руке была авоська, снизу набитая какими-то свертками, а сверху бубликами, и еще целую связку он нацепил на шею, как огромные бусы. Пьяный вертелся рядом и, придуриваясь, выпрашивал у него пару бубликов, для закуски. И парень, и девушка были уже заметно раздражены этими приставаниями. Девушка останавливалась, делала холодное лицо и говорила грубым голосом, не вязавшимся с ее береткой: «Все. Вали отсюда! Отваливай, не понял?!» А парень, лениво отводя наседающего мужика рукой, несколько раз повторил ему: «Ты мне уже надоел, старик…»

По просьбе Фурмана папа купил два бублика – один Фурман хотел съесть дома, намазав его маслом, и папа убрал его во внутренний карман.

– Ну, все? Идем? – спросил папа, немного обиженный настойчивостью Фурмана.

– Будешь? – предложил ему Фурман половинку своего теплого бублика, но папа, поморщившись, отказался.