В апреле всё было готово, однако всего на день его опередила мать, вдруг не вернувшаяся со службы. И толь­ко на следующий день выяснилось, что уехала с каким-то освободившимся «зверем». Побег пришлось отложить: жалко стало отца, а скоро приехала бабушка и отвезла Игоря к себе в Грязовец.

Судьба сына предрешена была ещё с тех малых лет, вологодский молодняк пачками призывали в конвойные войска, где служили ещё и азиаты — охраняли «зверей», а в Вологде было даже специальное училище, где гото­вили работников колоний. Однако со временем восторг родителя относительно своей боевой судьбы начал исся­кать, и он, приезжая в отпуск всё реже произносил горде­ливую фразу о конвое. И когда удавалось ночевать с ним у костра на реке, молча пил водку, становился угрюмым и будто стыдился своей службы. Когда же они проводи­ли товарищеские встречи на песчаном или травянистом ринге, то отец уже не давал ему пощады, как в отроче­стве, — боксировал как с равным и свирепел при этом, если Игорь не сдавался. Ещё хуже, если пропускал удары и ли уходил в нокдаун. Форма на нём износилась, потуск­нела, исчезли стрелки на брюках, сапоги больше не цо- кили и ссохлись, стали кургузыми затёртые капитанские погоны. Всё военное он надевал теперь, только приходя МП службу, а так стал ездить в гражданском и ещё оправ­дывался: мол, у населения негативное отношение к лю­дям в форме. К тому времени он уже женился, и у них с новой женой появилась мечта поскорее выйти на пен­сию и поселиться где-нибудь в деревне, завести корову, хозяйство, что он впоследствии и сделал.

А Зарубин-младший тем временем пережил все дет­ские страхи, заканчивал школу и стоял перед выбором, куда пойти. Вологда славилась в то время обилием ла­герей и вологодским маслом, поэтому путей было два: первый лёгкий, в ненавистное конвойное училище, куда сыновей работников брали с охотой, и второй — в нена­вистный Молочный институт, куда был солидный конкурс из-за факультета механики. Педагогический среди парней даже не упоминался, являясь символом унижения муж­ского достоинства. Сам Игорь не хотел ни туда ни сюда, просто жил, читал книжки без какой-либо ориентации в пространстве, усиленно занимался боксом и серьёзно думал сбежать из Вологды — например, уехать на стро­ительство БАМа.

Всё решилось само собой, когда однажды сидели у ко­стра на берегу и отец спросил о планах.

— Вологодский конвой шутить не любит, — сказал Игорь, чтобы отвязаться от родителя и не выдавать за­мыслов о побеге.

Некогда гордившийся своей службой, отец вдруг зая­вил, что эта дурацкая фраза — признак тупости, безмоз­глости и азиатской дикости, чего следует стыдиться. И что заключённые не скот, не звери, а тоже люди, и иногда по­рядочнее и честнее, чем те, кто живёт на свободе. Новая жена у него была филологом и сильно на него действова­ла, заставляя читать книги даже по философии. Отец те­перь жалел, что когда-то купился на дешёвую наживку — чувство власти над людьми, которых, как зверей, содержат в клетках. На самом деле всё это призрак, обман, всё не на­стоящее, даже на вид капитанские погоны — не капитан­ские вовсе. Когда он в сорок пять вышел на пенсию, по­казал солдатский военный билет — ефрейтор запаса! А большую часть жизни гордился, что он — офицер...

Тогда Игорь во второй раз испытал сыновнее чувство жалости к отцу, и оно опять удержало от побега. Его опыт жизни помогал потом не один раз и в те моменты, ког­да приходилось делать выбор даже по таким мелочам, как служебная форма одежды. Оказавшись в структуре Госохотконтроля руководителем научного отдела, Зару­бин получил звание генерала. Неведомо по чьей блажен­ной воле, но все службы управления охотничьим хозяй­ством одели в военную форму и нацепили им погоны. И ладно бы только охотоведов и егерей, кто непосред­ственно с оружием в руках охраняет угодья; милитари­зации подлежали даже шофёры и курьеры. Начальники областных охотуправлений сделались генерал-лейтенан­тами, а в столичных охотничьих конторах сидели такие чины, что на погонах места не хватало для больших звёзд. И взрослым, солидным людям было почему-то не стыд­но ходить ряжеными, не совестно красоваться в маска­радных мундирах, пошитых на заказ в генеральских ате­лье! Зарубин форму не шил, продолжал ходить на службу в гражданском костюме даже когда его назначали опе­ративным дежурным и скоро был вызван генеральным. Сам Фефелов сидел в полном облачении, выглядел, ко­нечно, красавчиком, почти маршалом, и ничуть не тяго­тился своим расфуфыренным видом. Скорее, напротив, осваивал генеральские привычки и манеру поведения, хотя по возрасту был старше всего на восемь лет, то есть ему ещё полтинника не стукнуло — возраста, когда нани­маешь оценивать свои заслуги.

И вот шеф с порога начал снимать стружку, мол, мп службу следует являться в форменной одежде, а на де­журство — так сам бог велел. Тогда Зарубин и рассказал Шефу о своём отце, капитан-ефрейторе внутренней служ­бы, причём сделал это без какой-либо нравоучительно- | ти, просто с житейской горечью. Фефелову не зря проро- чили высокий пост в министерстве: соображал он быстро, и ы поды делал правильные и лишних вопросов не зада­вал. Он не только смирился с гражданским костюмом За­рубина, скоро свою форму стал надевать лишь на службе, а то и по Москве ездил в мундире. Потом и вовсе запер его а шкафу и более не доставал. Пожалуй, с той поры у них м начались почти приятельские отношения, даже с собой мп охоты стал приглашать. Но это ровным счётом ничего иг значило: мало-мальски мужской дружбы шеф ни с кем нс заводил, чтоб быть независимым и чтоб вышестоящее руководство не заподозрило личных симпатий к кому-либо мз сотрудников. А чтобы они не обольщались на будущее, ом демонстративно вздрючивал случайных приближён­ных, поэтому никто личных отношений с ним не заводил.

Однако судьбу не обманешь: Зарубину всё же выпало изучать и охранять зверей, только настоящих: его диплом­ная работа в Молочном институте неведомыми путями попала в МГХ скорее всего, из-за темы, связанной с от­ношениями человека и животного мира. Сам он считал, что новизна работы сложилась случайно и виною успеха омять же стала его собственная жизнь: когда писал о пси­хологии животных при стойловом содержании, перед гла­вами всё время был лагерный «зверинец». Он уже собирал­ся ехать по распределению на ферму совхоза зоотехником, кпк внезапно получил приглашение в аспирантуру...

...Катер пришёл на восходе, сразу же прицепился п понтону, а спустя несколько минут на него въехал молоковоз с жёлтой бочкой. В хозяйстве фермера Дракони был совсем не колхозный порядок. Паром тотчас отча­лил и через десять минут уже пришвартовался к дере­вянному помосту на этой стороне. Паромщик явно был похмельным, поэтому загрузкой машины Зарубина руко­водил сам и тут же получил плату по тарифу.

— Ну, теперь почти дома! — перекрестилась тётка, когда понтон ткнулся в причал. — Драконей ещё прое­хать, и никакая нечистая не достанет!

Баешник проспал у костра всю ночь, привычно во­рочаясь с боку на бок, выглядел отдохнувшим, бодрым, однако его больше не распирало желание поговорить, и на сей раз инициативу перехватила жена. Вероятно, ей показалось, что вчера она слишком разоткровенни­чалась с незнакомым московским человеком, и теперь отрабатывала назад, опровергая вчерашние утвержде­ния. Драконя со своей красавицей-женой Дивой и Дра- кошами уже не выглядели зловещими колдунами и ча­родеями.