Элеттра и ее прабабка были лучшими подругами. Он видел, как они гуляли рука об руку по улицам Кремоны, как они смотрели на главной площади представление комедиантов, сидя на плетеных стульях возле сцены. Он заметил, как во время прогулок по площади или во время представления герцогиня наклонялась и что-то шептала девушке. Та кивала, слушая ее секреты. Он подумал, нельзя ли найти способ убедить девушку поделиться тайнами старухи. Мысли о такой возможности заставляли его улыбаться.

А из бесконечности небес тусклый свет кометы вероломно и без его ведома проник в сердце Микеле Аркенти.

Мантуанская мечта

Понятно, что в подобном мире, с кометами, чудесами, святыми, всеми составными сложнейшей сердечной алхимии, границы театра неотделимы от границ воображения, а мир театра проникает в каждый уголок реального мира. Так что зрители могли видеть, как Арлекин скачет в Мантую. Его осел двигался неторопливо. Арлекин был в восторге. Он дрыгал ногами от возбуждения. Он чуял деньги и думал, что они могут приумножиться еще до завершения дела. Правда, он побаивался Уго, скрипичного мастера из Мантуи. Странного Уго в огромном пустом замке. Вдалеке замаячила Мантуя. Арлекин различал темный замок, и душа его ушла в пятки. Но запах денег манил. Он ударил ослика пятками в бока, заставляя пуститься вскачь.

Уго Мантуанский, губастый горбун, в сопровождении мастифа бродил по комнатам своего огромного обшарпанного замка. Каждый раз, оказавшись в комнате, где прежде была дверь на улицу, он с унынием обнаруживал, что желанный выход исчез, уступив место череде из пяти, восьми или даже тринадцати комнат, и не узнавал их. Должно быть, они построены после того, как много лет назад он начал грезить. Горбун заметил, что сложность лабиринта отражалась в его мыслях. Он не мог мысленно составить обычное, простое, идеально понятное предложение. Слова состояли из страха и тоски. Они не складывались подобно добрым кирпичам в единое здание, но постоянно прерывались и натыкались на другие предложения, что начинались с середины и тянулись, тянулись и, казалось, никогда не закончатся и не приведут к выходу, никогда не позволят прекратить блуждания по этому замку без границ, из которого не выбраться.

Иногда он находил выход и усилием темной зловещей воли вырывался из замка, чтобы повидать порочного одноглазого епископа в соседней Вероне или посетить представление на площади Кремоны. Однако затем неизменно снова прятался в свой кокон. Мрачная обстановка притягивала его.

Здесь был его город. Замок. Более пяти сотен комнат, бесконечные коридоры и внутренние дворики. Некоторые виды — всего лишь обман зрения, фрески, выполненные в соответствии с новейшими открытиями в области перспективы, столь совершенно реалистичные, что он постоянно обманывался, думая, что смотрит на мир, хотя созерцал лишь плод воображения неизвестного художника, сверхъестественно четко владевшего кистью. Каждое из сотен окон предлагало ограниченный вид на тесные геометрические сады или вызывающий приступы клаустрофобии обзор других крыльев замка.

Стены комнат были полностью покрыты яркими или блеклыми фресками, изображавшими батальные или любовные сцены и светские мероприятия. В одних комнатах картины еще не высохли, в других — уже потрескались от времени.

Свеженаписанные фрески, высыхая, исчезали, как мокрые пятна после восхода солнца. Тогда как часть других, казалось, проявлялась в полосах света, когда мантуанец входил в комнату в сопровождении пса. Если он замирал, прислушиваясь к эху собственных шагов, то мог расслышать, как другие старые фрески отходят от стен и подобно сухому снегу осыпаются на мраморный пол.

Он не видел ни рабочих, ни художников, никого. Уго был один в своем замке и в своем городе. Отпрыск знаменитого рода Гонзага, любителей лошадей. У него был тот же настороженный взгляд и такой же чувственный рот, как на статуях Франческо Гонзага, чья семья триста лет управляла Мантуей. Хотя он и бродил по замку Гонзага, это был его собственный замок, и ничей более. Лабиринт, который ему снился.

Девиз рода Гонзага гласил: «Враждебен лишь дикому зверю». Говорили, что семья питала неестественную слабость к лошадям и собакам. Наш мантуанец, с наследственным горбом Гонзага, ходил по облупленным комнатам замка в сопровождении огромного мастифа. Когти зверя стучали по мраморному полу с властностью и упорством часов. Грязно-коричневый пес в ошейнике с шипами был размером с годовалого жеребца, тем не менее этот Гонзага, этот мантуанец, лошадей не любил.

Обременительный горб

Арлекин стоял перед Уго Мантуанским, тот сидел за столом, мастиф — рядом с ним. Уго поглаживал уши чудовища.

— Говори, болван, ты все еще играешь или вернулся в реальный мир?

— И то и другое.

— Как такое возможно?

— Вопрос воображения.

— Ты требуешь много воображения.

— Это послушный инструмент.

На лице Уго отразилось сомнение. Арлекин продолжал:

— Взять, к примеру, актера. Будучи актером, не остается ли он под маской человеком? А когда он человек, не остается ли в нем что-то от актера?

— Должно быть. Однако оставим эти игры с миром. Зачем явился?

— Парень по имени Панталоне ищет скрипку. Особую скрипку. Ту, что сможет потягаться с властью чудесного инструмента Оттавио.

— Какова цель?

— Соблазнение Авроры, разумеется.

— Понятно. Что же даст Панталоне за такую скрипку?

— Честную и справедливую плату, само собой.

Арлекин несколько раз кивнул, стараясь сдерживать возбуждение от мысли, что этот обмен может принести небольшое состояние.

Уго слез со стола и подошел к фреске на стене. Он видел, как с тыльной части руки солдата отшелушился кусочек кожи и полетел вниз. Внезапно горбун обернулся. Арлекин разглядывал его горб.

— На что уставился, дурак? Что там, по-твоему, внутри горба?

Актер пожал плечами:

— Не знаю. Плоть? Жир? Хрящ?

— Нет, нет. — Уго печально покачал головой. — Я словно женщина, носящая дитя. Дитя не будущего, но прошлого. Я ношу в этом горбе бремя Гонзага, моей семьи, моего рода.

Они стояли в комнате, на стенах которой изображались сцены пыток.

— Взгляни на них. — Уго показал на фрески. — Смотри.

Арлекин глазел на череду людей — мужчин из рода Бонакол-си. Их руки были связаны за спиной. Все подвешены к кольцам в потолке галереи с колоннами. Несколько — с перерезанным горлом. У одного кишки вывалились из живота, свисая спиралью до земли. Рядом со скучающим видом беседовали солдаты Гонзага. За галереей был виден небольшой белый конь: глаза лезут из орбит, ноздри раздуваются. Казалось, он стремился убежать, но застыл, зачарованный сильным запахом крови. Непривычный к сценам насилия, Арлекин поежился:

— Не нравится мне эта комната.