а что нет. Артур смеётся, рассказывая Мюррею в исполнении Роберта Де Ниро о своих убийствах. Тот в ответ, символизируя собой всю прежнюю культуру, отказывается продолжать этот разговор.

«А хочешь другую шутку, Мюррей? — спрашивает его Артур напоследок, пока они всё ещё в прямом эфире. — Что ты получишь, если смешаешь психически больного одиночку с обществом, которое игнорирует его и обращается с ним, как с мусором?! Я скажу, что ты получишь. Ты получишь то, что заслужил!» И стреляет Мюррею в голову.

После этого нам показывают Готэм-Сити, охваченный бунтом, — крики, погромы, насилие, выстрелы, всполохи пламени… И всё это делают люди в масках — в таких же, как клоунский грим Артура. Джокер переживает абсолютный триумф.

Часть вторая. Политика метамодерна

Я всё меньше и меньше понимал, что вокруг творится. Неужели современное общество превратилось в широкоформатный порнофильм под открытым небом? А может, я просто стал прекрасен собой?

Фредерик Бегбедер

Для того чтобы понять сущность политики, нам придётся начать с биологии, а точнее с открытия, которое было сделано в начале 90-х годов прошлого века оксфордским профессором, антропологом Робином Данбаром.

В своей революционной работе «Размер неокортекса как ограничение размера группы у приматов» Р. Данбар привёл расчёты процентного соотношения объёма неокортекса 38 видов приматов и тех социальных групп, которые они образуют в природе. Выяснилось, что эта связь, по сути, прямая: чем больше неокортекс примата, тем большие по числу социальные группы он способен создавать.

После оставалось лишь экстраполировать эти данные на объём неокортекса человека, чтобы получить «число Данбара» — размер предельно возможной для нас (то есть эффективно функционирующей) социальной общности. Это число равняется для человека, в среднем, 150 особей (хотя в зависимости от психотипа у конкретного лица может быть и 80, и 220 «внутренних соплеменников»).

Примечательно, что это число соответствует антропологическим исследованиям: численность племён первобытных людей, первых поселений редко когда была выше 120–150 человек. Кроме того, в этих же пределах оказывается большинство церковных приходов и среднее подразделение в коммерческих компаниях, а также это численность воинской роты — ключевого функционального подразделения в большинстве армий мира.

Наконец, активные связи пользователя в социальных сетях также находятся в пределах до 150 человек или меньше этого, причём и здесь они разделяются по так называемым «слоям Данбара»: ближний круг — 5 человек, группа психологической поддержки — 15 человек, приятели — 50, знакомые — 150 человек[69].

В естественных условиях, как только количество людей в группе превышает 150, начинают вспыхивать сначала мелкие конфликты, из-за чего напряжение между отдельными группами внутри системы нарастает и приводит к её разделению. Можно сказать, что исходная группа делится методом почкования на две или три группы меньшего размера, и начинается их естественный рост.

Однако появление языка создало принципиально новые возможности для развития человеческих сообществ. Если силой удержать более 150 человек невозможно, то с помощью языковых инструментов — вполне.

Язык позволил нам накапливать и передавать знания, что способствовало специализации разных подгрупп внутри группы — уже не по родовому признаку, а по профессиональным компетенциям. Стали возникать новые способы ведения хозяйства и различные способы обмена ценностями между различными подгруппами внутри большой группы.

Всё это оправдывало и даже делало необходимым увеличение численности исходной группы. При этом её стабильность обеспечивалась тем, что сами по себе эти подгруппы (условно-профессионального свойства — охотники, воины, собиратели, служители религиозного культа и т. д.) становились, по сути, самостоятельными сообществами внутри исходной группы — со своей внутренней иерархией, знаниями и профессиональным жаргоном, а также целями и задачами (своего рода «бизнес-единицами»), — оставаясь внутри себя, по крайней мере на начальных этапах развития, в границах естественного объема социальности, свойственного человеку (число Данбара).

Таким образом, язык справился с проблемой «предела» нашей природной — биологически, нейрофизиологически обусловленной — социальности. Можно сказать, что язык позволил нам транскрибировать «физическую власть» (установление порядка через прямое насилие) в разные виды «символической власти», включая представителей (лидеров) отдельных подгрупп в общие органы управления исходной группы (условный совет племени, руководство гражданской общины).

Естественное преобразование гражданских общин в города-государства — полисы происходило по мере усложнения отношений между отдельными социальными объединениями — родовыми, территориальными, профессиональными и т. д., что требовало введения первых «социальных институтов» (армия, финансы, должностные лица или магистратуры, законы, гражданство, верховная власть, например в виде архонта[70], и т. д.).

И несмотря на это, система продолжала нести в себе прежние черты управления и организации, свойственные нашей естественной социальности: относительно небольшие общности людей вкладывались друг в друга как части большого пазла, при этом каждая из них, словно фрактал, была организована так, как предполагает биологическая природа нашего мозга.

«Так, весьма интересным, пока ещё недостаточно изученным представляется вопрос о подразделениях полиса, — пишет один из ведущих российских специалистов в области политической и культурной истории Древней Греции профессор Игорь Евгеньевич Суриков. — В Афинах такими подразделениями были, прежде всего, демы — в некоторых отношениях своеобразные „мини-полисы”, если не считать отсутствия политического суверенитета. […]

Дем может быть определён, хотя и не без оговорок, с одной стороны, как административно-территориальный округ, а с другой — как локальная община, естественно выросшая или искусственно созданная. В четырёхчленной системе „дем — триттия — фила — полис“ он являлся, говоря формально, низшим, так сказать, „первичным“ звеном. Однако это его кажущееся низким положение не должно вводить в заблуждение. Для реального функционирования афинского государства дем имел, пожалуй, большее значение, нежели фила или триттия. По своим ключевым параметрам это низшее звено, как ни парадоксально, в наибольшей степени приближалось к высшему, то есть полису в целом. […]

Кстати, тем самым Афины в целом парадоксальным образом приобретали некоторые характеристики федеративного государства. Дем обладал функционировавшим на постоянной основе штатом выборных магистратов во главе с демархом, наделённым довольно значительными полномочиями. В демах регулярно созывались народные собрания, на которых принимались псефисмы, кипели такие же страсти, как и в „большой“ экклесии. Таким образом, на уровне дема существовала своя политическая жизнь, развёртывавшаяся параллельно общеполисной, складывалась своя политическая элита — в известной мере „кузница кадров“ для политической элиты полиса».

Иными словами, в нашей истории стали постепенно появляться новые формы управления достаточно большими человеческими массами. При этом биологическая составляющая нашей социальности оставалась прежней. Но поверх неё складывалась структура, в которой по всем направлениям происходила, с одной стороны, дисперсия «физической власти», не позволявшая системе развалиться под действием чьих-то личных интересов, а с другой — концептуализировалась, выкристаллизовывалась система «символической власти», скреплявшая систему через