к Наталье Грековой Юлия писала о первых днях Февральской революции, о том, как разворачивались события в Москве:

Дорогая Наталочка,

Почему не пишешь так долго? Мое обширное послание ты должна была получить, т. к. оно было послано задолго до Мартовских событий, если они могли задержать почту. Но что было курьезно, так это получение твоей посылки с сушеньем и кофе для К. В. в первый день революции, когда за окнами ликовала улица и ехала артиллерия с красными флагами. Было чувство вихря, урагана – а по отношению к собственной конуре – необитаемого острова, куда попав случайно не можешь иметь сношений с людьми. И вдруг звонок и посылка с черной смородиной! Это чувство «острова», конечно, гипербола первого дня, когда все еще было неизвестно, а на самом деле даже телефон не переставал работать, запасы свеч, воды, сделанные некоторыми, были излишни, т. к. все было в идеальном порядке. Эти обстоятельства прибавили еще что-то к общей стройности, сказочности происходящего [146].

Ожидаемые многими перебои и неурядицы в повседневной жизни произошли не сразу В воздухе жила надежда. Настроение в письме Юлии похоже на описание американского журналиста Эрнеста Пуля, который сообщал из России, что вся страна полна надежды, испытывает «огромное и удивительное счастье… это было ослепительное откровение глубоких, глубоких сил братства и дружелюбия, сокрытых в человечестве»[147].

Из писем и мемуаров того времени создается впечатление, что февральские события дали толчок всей стране и привели в движение всех: солдаты бегут с фронта домой, новые правительственные власти и соперничающие с ними Советы отправляют своих представителей и комиссаров на фронт; обычные граждане испытывают желание встретиться, обсудить, решить, как жить дальше. Всеобщее движение, вызванное возбуждением и волнением от совершившегося, казалось, не имело определенной цели. Вот как В. Б. Шкловский описал Февральскую революцию в Петрограде в своих мемуарах «Сентиментальное путешествие»:

А по городу метались музы и эринии Февральской революции – грузовики и автомобили, обсаженные и обложенные солдатами, едущими неизвестно куда, получающими бензин неизвестно где, дающие впечатление красного звона по всему городу. Они метались, и кружились, и жужжали, как пчелы. <…> Улицы кипели летучими митингами [148].

В своем письме, приведенном выше, Юлия пишет:

На днях был большой митинг Московских художников и деятелей искусства, прошёл снотворно и бестолково – совестно за нашего брата. В Питере на таком же собрании все перегрызлись. И спорят все о каких-то мелочах, сводят личные счеты. У нас припасено кое-что к сведению художников, но пока идет у них эта каша, не стоит выступать с проектами, они всё провалят по бестолковости и какой-то озлобленности. Разрабатывает этот проект Макс и потом подкинет Конст. Вас., Грабарю и др. Это касается общей организации художников. Макс по-прежнему носится из дома в дом и кипит и бурлит известиями, планами, проектами.

Магду редко вижу, хотя в первый или во второй день революции они явились с Верой. <…> Магда еще была после того один раз с ночевкой – она все носилась по улицам в первые дни и, кажется, кончила простудой[149].

Но вскоре события подхватили Магду и понесли ее – в течение трех лет она металась между голодной и холодной Москвой и провинциальными городами и деревнями. Через два года после возвращения в Москву, осенью 1922 года, Магда покинула Россию навсегда. Вот перечень странствий Магды с лета 1917 по осень 1922-го:

Лето 1917-го: Бахчисарай, Крым

Зима 1917-1918-го: Москва

Весна – осень 1918-го: Ликино / Тюрмеровка, Владимирская губерния

Зима 1918-1919-го: Москва

Весна 1919-го: Иваново-Вознесенск, Владимирская губерния

Лето 1919-го: Ликино / Тюрмеровка, Владимирская губерния

Осень 1919 – осень 1920-го: Усть-Долыссы, Витебская губерния

Весна 1921-го – осень 1922-го: Москва и Русский Север

Осень 1922-го: Берлин, Германия

В годы странствований Магды Юлия оставалась в Москве. Письма, отправленные по почте или доставленные с оказией, были единственным способом связи. Так, Юлия писала Магде о своей жизни в Москве, а Магда сообщала Юлии о своей жизни среди крестьян в провинции. Непосредственность описаний и незаурядное писательское мастерство корреспонденток делает их переписку удивительным документом эпохи.

После февральских событий 1917 года ездить по стране стало трудно и опасно. Как писал Виктор Шкловский:

Люди, как фрукты в декоративных корзинах, горами громоздились на крыши вагонов. Все места на буферах были заняты. Наш маленький вагон-микст, отчаянно болтающийся в хвосте поезда, был переполнен[150].

Несмотря на огромные трудности передвижения по стране, летом 1917 года Магда уехала в Бахчисарай, за полторы тысячи километров от Москвы, как она делала это и раньше в течение нескольких лет. Возможно, покидать Москву во время таких больших перемен было неблагоразумно, но Магда спасалась бегством от последствий злополучного романа с Борисом Грифцовым. Она писала Юлии из Бахчисарая:

Никогда не прощу себе того, что в этом году вообще заговорила об отъезде из Москвы, надо было остаться. И хотя я уверена в том, что со всем этим надо расстаться совсем, потому что я этому человеку не нужна, все-таки невыносимо, что между мной и Москвой полторы тысячи верст и надо жить.

Если услышишь о Грифцове, напиши мне, хотя тебе неоткуда слышать[151].

Магда писала Юлии, что ее чувство одиночества вызвано «болью от раны и несправедливости»[152]. Эта рана, похоже, не зажила даже два года спустя, когда она писала Юлии:

Странно, что ты встречаешься с Грифцовым. Какой он из себя? Какое впечатление от встреч? Недавно я видела его во сне. Приснилась хорошая встреча, точно он раскаялся и стал относиться как простой хороший человек. Конечно, этого никогда не будет. И зачем вообще встретилась я с ним в этом мире? Не дай Бог никому такой встречи[153].

Магда говорила себе, что она «неразумна; нельзя страдать из-за прошлого»[154], тем не менее она не могла не страдать и признавалась в этом Юлии. На фоне общественных потрясений личные переживания Магды ничуть не утратили своей силы. То, что происходило в ее личной жизни, непосредственно влияло на ее решения и поступки, а внешние события оставались фоном, шумом, который можно было какое-то время игнорировать, тем более что вначале трудно было себе представить, как революция и ее последствия повлияют на личную жизнь. И вот летом 1917 года, как обычно, Магда уехала в Крым, откуда сообщала: