— Это на нее аффект нашел, — убежденно говорила Татьяна Владимировна. — Наложился скандал с бригадой скорой помощи на плохое самочувствие или личные проблемы, вот крышу и сорвало. Но как сорвало!

Сорвало качественно. Главный врач «Скорой» звонил главному врачу Склифа (не путайте с директором института — это разные должности, директор главнее) и в течение получаса возмущался и делился впечатлениями. Имел удовольствие слышать Мостовецкую лично, потому что орала она на все здание.

— Аффект — это диагноз, — возражала Раиса Андреевна. — Никакой это не аффект, а простое сведение личных счетов на высшем уровне.

Что такое «сведение личных счетов на высшем уровне», она не объясняла, наверное, и сама не знала. Раиса Андреевна любила выражаться выспренно и туманно.

Женю, как психолога, интересовали мотивы. У самой Мостовецкой она, разумеется, спрашивать не стала, а вот у старшей сестры из гинекологии, зашедшей в отдел кадров по своим делам, вскользь поинтересовалась.

— «Скорая» замучила, — пожаловалась та. — Привозят роды под гинекологическими диагнозами, создают проблему на пустом месте.

— А в чем проблема? — удивилась неопытная Женя. — Разве гинекологи не акушеры? И наоборот.

— Проблема в отсутствии родильного отделения. Если бы был у нас свой роддом…

Акушерство Марианна Петровна любила больше, чем гинекологию. Радостная специальность, хоть и очень тяжелая. Тяжелая как сама по себе, так и непредсказуемостью ситуаций. Впрочем, непредсказуемость — она во всей медицине присутствует. Даже патологоанатомам «пациенты» часто преподносят сюрпризы. Согласно истории болезни ищешь одно, а находишь совершенно иное. Совсем как у Колумба, открывшего Америку под видом Индии. Тяготела к акушерству, а стала гинекологом. Так уж сложилось, взяли в Склиф сразу после ординатуры.

В первые годы студенчества Марианна Петровна видела свое светлое будущее в самых радужных тонах. Да — именно светлое и непременно в радужных. Раннее профессорство, раннее заведование, раннее членство, то есть — членкорство, известность, переходящая в славу, безбедная интересная жизнь.

Ближе к окончанию alma mater взгляд на жизнь изменился, став более трезвым, и мечты усохли до неопределенного «стать профессионалом». При всех достоинствах Марианны Петровны, тогда еще просто Марианны, у нее не было никаких связей, ходов-выходов и зацепок в медицинском мире. А мир этот весьма замкнут, может, и не мир вовсе, а каста, и чем выше уровень… Ну, это всем и без разъяснений ясно. Талант он, конечно, всегда пробьется, но очень многое зависит от стартового ускорения. Раннее профессорство, раннее заведование, раннее членкорство, известность, переходящая в славу… Все будет, если путь твой расчищен чьими-то заботливыми руками.

Тут еще быт норовит заесть — замужество, ребенок. А с другой стороны — кому нужна карьера без личного счастья? Никому. Поэтому приходится жертвовать одним во имя другого. Короче говоря, осела Марианна Петровна в гинекологии Склифа, и сузились ее честолюбивые притязания до заведования отделением в отдаленном будущем. Пока же и так хорошо — место работы престижное, с материальной точки зрения — вполне нормально, работать интересно, есть в каком направлении развиваться. Нормально. Хорошо. А в юности все мечтают о несбыточном, компенсируя мечтами недостаток жизненного опыта.

Непрофессионализма Марианна Петровна не терпела. И никому не прощала. Доктора Алимову, молодую волоокую красотку, затретировала до увольнения, ежедневно объясняя ей, что учатся врачи в институте и в ординатуре, а после того только совершенствуют навыки и углубляют знания. Но надо иметь, что совершенствовать и что углублять. А то пришла — «здравствуйте, я доктор, акушер-гинеколог», — а сама швы накладывать не умеет, не говоря уже о том, чтобы оперировать самостоятельно. Алимова, скорее всего, рассчитывала еще лет пять на подхвате быть, ассистируя во время операций да ведя прооперированных до выписки, но это в Склифе не проходит. Не то место. Заведующая отделением, конечно, дала маху с Алимовой — купилась на уверенный вид и внушительные рекомендации. Но кто не знает, как эти рекомендации добываются. А как поняла, кого приняла, так за голову схватилась, но было уже поздно. Принять сотрудника легко, а вот уволить… Пока один раз капитально не провинится или три раза не очень капитально, уволить по инициативе администрации не получится. А по собственному желанию Алимова и не думала увольняться, ей в Склифе нравилось. Склиф — это круто! Cool! The Best! Намеки она игнорировала, притворяясь непонимающей. Что делать в такой ситуации? Не позволять же ей зарезать кого-нибудь на операционном столе, создавая веский повод для увольнения? А вот Марианна Петровна справилась. «Заклевала», как потом сказала заведующая отделением.

В последнее время Марианне Петровне начала досаждать «Скорая помощь». Неприятные казусы случались и раньше, как же без них, но не с такой частотой. Во всяком случае, по два раза в неделю никто в приемном отделении Склифа не рожал. Причем, заметьте, речь шла не о каких-нибудь «самотеках», явившихся в Склиф с отошедшими водами и уверенностью в наличии здесь роддома. Нет, подобные «самотеки» были крайне редки. Гораздо чаще в приемном отделении рожали женщины, доставленные туда «Скорой помощью». Как фельдшерскими, так и врачебными бригадами. Парадоксальный нонсенс? Увы — это жизнь. Та самая, которая так любит бить по голове тяжелым гаечным ключом.

Взять хотя бы субботнее дежурство. Врач лет сорока с напыщенной физиономией привез женщину двадцати пяти лет с диагнозом «внематочная беременность». Этот диагноз на «Скорой» любят и ставят часто, не всегда к месту.

Не всегда, но здесь!

— Доктор, а вы ее раздевали?! — ехидно поинтересовалась Марианна Петровна, увидев выпирающий живот. — Какая тут внематочная беременность? Самая что ни на есть маточная!

Сама пациентка, несмотря на молодой возраст, была пропитой до мозга костей, точнее — спившейся до совершенной безмозглости (небось лет с одиннадцати начала прикладываться к бутылке). На вопросы она толком не отвечала, повторяла их, улыбалась и кивала головой. Одета в большой, не по размеру, фланелевый халат и такую же большую кожаную куртку, потертую и потрескавшуюся. На ногах — стоптанные полусапоги, оба черного цвета, но модели разные. Место вызова — зал ожидания Казанского вокзала. Без документов. Все ясно, бомжа бомжой.

— Конечно, раздевал! — с места в карьер завелся коллега. — Я пятнадцать лет на «Скорой» работаю! Полжизни на линии прошло! Живот смотрел как положено…

— Можно всю жизнь есть картошку, но так и не стать ботаником! — оборвала его Марианна Петровна, считавшая, что стажем козыряют только дураки, умные хвалятся достижениями. — А если смотрели, как положено, то объясните мне, почему проглядели беременность? Она же в родах! Воды уже отошли. Что, доктор, за пятнадцать лет ни одной беременной на позднем сроке не видели? Вот уж не поверю! Скорее всего завели в машину не осматривая, высосали из пальца первый подходящий диагноз и привезли к нам. Я сообщу на вашу подстанцию, что вы не врач, а извозчик!

— Сообщайте на здоровье! — огрызнулся коллега. — Переживу как-нибудь!