только сейчас понимая, что они все еще в ее руке. "Верно." Она неуверенно отступает. «Позволь мне сделать это».

Она становится на колени, чтобы собрать немногочисленные бесформенные цветы, растущие вдоль этой дорожки, и я отворачиваюсь, глубоко вздыхая. К тому времени, когда она снова зовет меня по имени, я беру себя в руки. В основном.

Повернувшись к ней лицом, я разглаживаю выражение лица. "Пойдем."

Она, прихрамывая, направляется ко мне, и я, стиснув зубы, налетаю, поднимая ее с ног. Проблемы с самоконтролем или нет, но я не позволю ей вернуться назад одной.

Крепко прижимая ее к груди, я удлиняю шаг, почти бегом. Она молчит, хотя должна слышать, как мое дыхание участилось от напряжения. Больше никаких поддразниваний мачо, никаких протестов по поводу того, что она может ходить одна. Она не хочет привлекать к себе внимание, и это к лучшему.

Моя сдержанность висит на волоске.

Только когда мы подходим к дому, она говорит. — Спасибо, — тихо говорит она, заставляя меня встретиться с ней взглядом — чего я избегал всю обратную дорогу. "Я действительно ценю это."

"Конечно. Рад помочь." Мой тон непринужденный, спокойный, как будто мы обсуждаем, как взять ее за цветы. Но мы оба знаем, что это не так.

За что она благодарна, так это за то, что я ее не трахнул — за то, что пока она может держать свои стены поднятыми и притворяться.

14

Хлоя

Как только Николай проводит меня в мою комнату, я иду искать Алину. Я нахожу ее на кухне, болтающей с Людмилой, и дарю ей цветы вместе с поздравлением с днем рождения.

"Спасибо." Она принимает букет с сияющей улыбкой. «Где, черт возьми, ты взял это? Они такие красивые».

Я улыбаюсь в ответ. — О, прямо здесь.

"Действительно? С твоей лодыжкой вот так?

Мои щеки горят при воспоминании о том, что чуть не произошло в лесу. — Николай мог бы помочь.

Ее улыбка слегка потускнела, но она ничего мне не говорит. Вместо этого она поворачивается к Людмиле, которая шинкует овощи у раковины, и говорит ей несколько слов по-русски. Блондинка суетится, чтобы наполнить красивую вазу водой, и Алина расставляет в ней цветы, прежде чем отнести ее в столовую, где она присоединяется к другому букету, украшающему стол.

"Как ты себя чувствуешь?" — спрашиваю я, следуя за ней туда. Стол уже сервирован разнообразными закусками; похоже, сегодня будет очень изысканный обед. «Есть головные боли?»

— Я должна спросить тебя об этом. Она смотрит на меня, ее нефритовые глаза блестят. «Как твоя рука? Твоя лодыжка?

«Все лучше». С лодыжкой сейчас не очень — сегодня я определенно переборщил, — но об этом я молчу.

"Я рада." Она колеблется, потом тихо спрашивает: «Вы говорили с Николаем?»

Мой пульс учащается. — Он мне рассказывал про Славу и Леоновых. Она собирается рассказать мне больше? Она все-таки решила раскрыть всю историю?

Ее лицо приобретает сфинксообразное выражение. "Я понимаю."

Думаю, нет. У меня возникает соблазн надавить на нее, но я не хочу поднимать травмирующую тему в ее день рождения — хотя можно утверждать, что она только что подняла ее сама.

— Хочешь потусить сегодня вечером после ужина? — импульсивно спрашиваю я. «Может, поиграем в настольные игры, выпьем пива? Очевидно, Людмила тоже приветствуется».

Мое предложение лишь частично мотивировано моим желанием получить дополнительную информацию. В основном я просто хочу узнать Алину получше, так как она мне начинает очень нравиться.

Она выглядит пораженной, но быстро приходит в себя. Одарив меня теплой улыбкой, она говорит: «Звучит здорово. Посмотрим, сколько продлится ужин, а потом решим, что делать.

Поскольку я уже внизу, я присоединяюсь ко всем за ланчем вместо того, чтобы Николай кормил меня в моей комнате. Я не только чувствую себя достаточно хорошо, чтобы снова стать полноценным взрослым, но и после того, что чуть не случилось в лесу, оставаться наедине с Николаем кажется опасным занятием, особенно рядом с кроватью.

Я уверена, что он остановился только потому, что беспокоился о том, чтобы не повредить мою руку, что было бы намного меньше беспокойства, если бы она удобно лежала на подушке.

Мое сердце стучит быстрее при этой мысли, и я украдкой смотрю на него из-под ресниц. Я все еще чувствую, как его губы пожирают мои, все еще ощущаю вкус его теплого мятного дыхания. Мои соски становятся слишком чувствительными, а нижняя губа пульсирует там, где он ее укусил, пульсация эхом отдается глубоко в моем сердце.

Я хочу его. И не в случайном порядке, как было бы неплохо иметь. Даже зная, кто он такой, я так отчаянно жажду его, что это похоже на болезнь, зависимость, столь же нездоровую и опасную, как зависимость от героина. У меня нет силы воли рядом с ним, нет способности сопротивляться его прикосновениям. По всем правилам, он должен пугать и отталкивать меня, но вместо этого меня тянет к нему так же сильно, если не больше, чем раньше.

Это искривлено. Это не правильно. Я это знаю, но ничего не могу поделать.

Мое тело и сердце отказываются синхронизироваться с моей головой.

Он ловит на себе мой взгляд, и его тигриные глаза прищуриваются, наполненные безошибочно узнаваемым темным жаром. Мой пульс учащается сильнее, дыхание сбивается, когда я отворачиваюсь. Как бы я ни хотела его, он хочет меня еще больше. И его желание не мягкое и сладкое. Сегодня я чувствовала в нем дикую настойчивость, потребность доминировать и побеждать. Если бы не мои раны, он бы взял меня прямо здесь и сейчас, по усыпанной листьями грязи. И он тоже не был бы нежным.

Когда мы снова займемся сексом, это будет разрушительно для меня, как физически, так и морально, и единственный способ предотвратить это — оставаться вне его досягаемости, что невозможно в моей нынешней ситуации. Даже если бы я был готов рискнуть столкнуться с новой группой головорезов Брансфорда, Николай не позволит мне уйти.

Впервые я позволяю себе думать о будущем и о том, что его ждет. Отпустит ли меня когда-нибудь Николай? И если он это сделает, буду ли я когда-нибудь в безопасности? Если Том Брэнсфорд действительно хочет моей смерти, что помешает ему преследовать меня снова и снова? Судя по опросам, он, скорее всего, станет кандидатом от своей партии. Если он затем выиграет всеобщие выборы, его власть почти не будет ограничена — не то чтобы сейчас их было много.

Громкие голоса вырывают меня из мрачных