Before it is washed to the sea?

And how many years can some people exist

Before they're allowed to be free?[17]

Папа,

Все эти долгие месяцы я хотел попросить у тебя прощение за то, что не пошел на похороны мамы, но так и не смог этого сделать. Знаешь, я часто думаю о том, что упустил возможность снова увидеть нашу семью, всех тех, кого люблю, тебя конечно же, крестную мать… Мне не пришлось увидеть твои потрескавшиеся от грусти губы, твою поникшую голову. Мне не довелось прочесть в твоих глазах утешение, которое ты мог найти в моем присутствии. Я потерял больше, чем мог себе представить. Всему виной эта проклятая хвала, которую воздает кюре Господу Богу, выход из церкви под дождем и скрипящий под ногами щебень на паперти… Может, я опасался, что не в силах буду туда пойти? Слишком сильное проявление чувств, твоих, моих — то, что сдерживает наша наследственная стыдливость. И главное — скрытая неловкость, которая со времени кончины мамы истязала меня.

Понятно, что приходит день, когда наши матери, как и наши отцы, умирают. Но ведь надо, чтобы их жизненный путь закончился так же, как и начался, чтобы они прошагали его ногами от начала до конца, как ручейки, впадающие в океан. Но кто может смириться с жестокостью разрушения и страданиями, которые пришлось испытать маме? Кто согласится наблюдать, как зло лишает здоровья лицо ангела? И поэтому я…

Было четыре часа, ночь с пятницы на субботу. В комнату через полупрозрачные шторы проник янтарный свет уличного фонаря. Для храбрости я жадно выпил стакан «Тоскар Монастрелль», блестевший на моем письменном столе. Но этого оказалось недостаточно. Я прекратил писать письмо. И позвонил Наде.

— Я тебя разбудил?

— Ммм…

— Извини… Пойдем пить шоколад с крендельками в Сан-Гинес?

— Сейчас?

— Мне нужно с тобой поговорить.

Бар ресторана «Сад» в Мехорада.

Близится полдень.

Суета, кудахтанье, выпученные глаза.

По телевизору, что висит в углу на потолке, передают новости Мадрида.

Сидя за стойкой бара, заказываю тарелку жаренных в масле кальмаров и светлое пиво. И слушаю. Беседы в кругу друзей, эти бесконечные дискуссии. Всех захватила одна-единственная тема: сумасшедший старик, шут Господа Бога. Рядом со мной двое: худой верзила и толстый коротышка с блестящей лысиной, в стиле «Лорел и Харди»,[18]потягивают пиво и в клубах сигаретного дыма насмехаются над брюссельским запретом курить в барах. У испанцев есть гордость!

— Ты уже заходил в этот собор?

Гримаса недовольства на лице толстяка, затем он трясет отвислыми щеками.

— Никогда!

Глоток пива. Пена на небритом подбородке. Стирает ее рукавом.

— Но, я тебе скажу, это что-то! Помню, в детстве мы с друзьями швыряли камнями в этого шута. А он возил на тачке всякие обломки как ни в чем не бывало…

Толстяку еще нет сорока, но выглядит старше. Тому виной алкоголь, и табак, и некоторая тупость, что морщит его лоб. Должно быть, работает шофером или булочником — профессии, не исключающие наличие некоторого благородства, даже наоборот.

— Моя мать, — продолжил разговор верзила, — не хотела, чтобы я к нему подходил. Она говорила, что он сумасшедший и это опасно. Чего только не рассказывали о нем…

— Ты видел, что они пишут о нем в газете?

Он положил на стойку ежедневную газету и пальцем ткнул в строку: «В любом шедевре есть доля безумия».

— Да уж… Значит, шедевры дело опасное?

Статья появилась утром в «Эль Мундо». На целую страницу с фотографией Фернандо на фоне собора — портрет, на котором видны все пеньки его коренных зубов. Это его настоящий портрет: шапочка из красной шерсти и смеющийся смелый взгляд. И огромный заголовок: «Печать Гауди».

Статья начиналась так:

Однажды в пригороде Мадрида, Мехорада-дель-Кампо, появился удивительный человек, который воплотил свою мечту на высоте неба. Он выстроил собор своими собственными руками. Его зовут Фернандо Алиага, и он не кто иной, как добрый домовой…

История дона Фернандо похожа на сказку, но это не так. Фернандо Алиага на самом деле существует, и вот уже более четырех десятилетий его собор расцветает день ото дня. Фермер по профессии и бывший монах-траппист, этот почти восьмидесятилетний оригинал — самоучка в области архитектуры. Вдохновленный своей верой и любовью Девы Марии, он посвятил себя духовенству, всей душой и всем телом, прежде чем создать невероятное: монументальную церковь на перекрестке улицы Санта Роса с улицей… Антонио Гауди! Как подтверждение существования начала и конца, в жизни нет ничего невозможного.

Размах конструкции, ее башни в фахверковых стенах или огромный купол ярко-синего цвета вызывают восторг. Такая смелость, воплощенная в камне, неизбежно заставляет нас всех оглянуться на свои робкие попытки что-то совершить, отметить нашу лень и незначительность стремлений. Уж не в этом ли кроется причина насмешек и недоверия со стороны жителей маленького городка? Трудно понять. Но еще больше удивляют колебания официальных властей. Хоть государство никогда и ничего не финансировало, даже во времена набожного Франко. Что же касается епископа, так он натянул митру аж на глаза. Будучи не злопамятным человеком, Фернандо намеревается завещать свой необычный труд епархии Алькала де Энарес. Если будущее ему это позволит… Вот уже две недели, как доступ к зданию закрыт. Такое решение приняла мэрия Мехорада, которая ссылается на принимаемые меры безопасности. Кроме того, она требует от этого старого человека оплаты астрономических налоговых задолженностей. Так что они хотят заполучить: руины? Или собор? Граждане Мехорада должны задать вопрос: кто же на самом деле идиот в этом городе?

И т. д.

Смелость статьи меня ошеломила. И оба завсегдатая бара, что сидели рядом со мной, не сводили глаз с заключения: «В любом шедевре есть доля безумия. Но желание убить мечту, которую он создал, — это еще большее безумие».

— Потрясающе, — возобновил разговор Лорел, — он не умеет даже читать. Работает без чертежей, по наитию…

— Скажи мне, как ты думаешь, это правда, что говорят о нем и его сестре?

— А что говорят?

— Ну… что они кое-что делают вместе.

— Что делают?