— Конечно. Что вас смущает, Степан? Я же вижу: вас что-то смущает.

— Да не меня… Доказательства, Полина. Это значит, вы выставляете на всеобщее обозрение детали чужой частной жизни. Ведь дело именно в этом. У вас нет доказательств того, например, что ваш муж снимает проституток или покупает детей для сексуальных утех. Вы хотите открыть всему свету его личную жизнь. Он имеет на нее право по всем законам, но в любом случае ущерб репутации обеспечен. Это скандал.

— Вы считаете, его не лишат родительских прав?

— Практически уверен в этом. Нет оснований. Миллионы отцов живут в повторном и следующих браках, в том числе и гражданских. Но в его положении, при его должности, это серьезный удар. Особенно в свете профессии его любовницы, этого странного фильма, о котором так много говорят. Это зеленый свет травле, извините за столь жесткое определение.

— Не понимаю, почему меня это должно волновать. Мое дело — резко и окончательно прервать его отношения с детьми. Все остальное — это его проблемы. Он на это пошел.

— Конечно. Я не являюсь ни его адвокатом, ни сочувствующим ему лицом. Я — ваш представитель. И думаю исключительно о ваших интересах и интересах ваших детей. Вы отдаете себе отчет в том, что ухудшаете их положение?

— Я считаю: оно того стоит.

— Вы отдаете себе отчет, что ваш бывший муж — влиятельный человек и может нанести ответный удар? Он может принять решение — бороться с вами. У вас разные весовые категории, мягко говоря.

— Отдаю себе отчет во всем. Я — мать, и это очень меняет наши весовые категории. И потом, если удар по его репутации будет достаточно сильным, если мое заявление всего лишь зеленый свет — так пусть это случится. Может, ему будет не до борьбы. Не так ли?

— Наверное, так, — задумчиво произнес адвокат. — Это серьезная, боевая позиция. Я даже почувствовал себя на переднем крае большого военного сражения.

— Бог нам в помощь, — сурово сказала Полина. — Идите, Степан. Оплата ваших услуг не будет зависеть от ухудшения финансового положения нашей семьи. Да, начинайте смотреть фильмы с участием любовницы Алексея. Выбирайте нужные для такого процесса эпизоды.

— Интересный может быть процесс, — задумчиво пробормотал адвокат. — С картинками. Не будет отбоя от публики.

Когда адвокат вышел, Полина долго сидела, по-прежнему с прямой спиной, жесткими, плотно сжатыми губами. Потом подняла телефон и позвонила:

— Я запустила это. Аминь.

Сергей искал семью — мать и дочь, которые исчезли после процесса по делу женского монастыря игуменьи Екатерины. Мария Петрова и двенадцатилетняя Таня уехали из Суздаля в неизвестном направлении. Проследить оказалось не просто, потому что Мария свою квартиру продала перед пострижением в монахини. После процесса, на котором ее дочь была одной из потерпевших, она покинула монастырь, и сведений о том, куда она направилась, найти не получилось. Родственников в городе у них не было. Пришлось подключать помощника Васю, который и нашел Марию Петрову в поселке Подмосковья. Она оформилась санитаркой в районную больницу. Поселилась с дочерью у одинокой старухи в полупустой деревне недалеко от поселка. Хозяйка сдала им часть крошечного домика.

Сергей приехал к этому частично развалившемуся домику вечером. Вошел в калитку, которая не имела никакого запора, постучал в прикрытую дверь. Ему открыла высокая бледная женщина в черном платке. Хмуро и недоверчиво выслушала его объяснение своего визита, молча пропустила в нищую кухню с темными кастрюлями, закопченными котелками.

Сергей сел на некрашеную табуретку. Попытался начать разговор. На протяжении получаса он бился о стену глухой внутренней защиты Марии, женщина не давала ответа ни на один вопрос. Он уже сам не понимал, на что рассчитывал, когда ехал сюда. Понятно, что Марии настрого запретили раскрывать какую-либо информацию. А, собственно, почему запретили? Ведь есть дело в архиве, там ее показания, очень скупые, правда, но есть заключение врачей об истощении Тани, о синяках и гематомах на теле девочки. Но Мария так испугана и замкнута, как будто охраняет какую-то тайну.

— Таня ходит в школу? — спросил Сергей.

— Пока нет, — ответила Мария. — В деревне нет школы, до поселка далеко. А ей после всего, что случилось, тяжело добираться. Отдохнет, поправится и будет ходить.

— Она на учете в детской поликлинике?

— Какая тут детская поликлиника? Но я же работаю в больнице, надо будет, врачи помогут. Разрешат ее туда привезти.

— Таню что-то беспокоит?

— Ничего пока не беспокоит. Я говорю: если понадобится. А пока она отдыхает.

Сергей уже собирался откланяться и не понимал, что заставляет его тянуть. Потому что заставляло что-то. Держало в этой неприветливой кухоньке с этой мрачной и закрытой, как сейф, женщиной.

— Ма-а-а-а-а-а! — вдруг раздался за его спиной тонкий не крик, а вой, пронзительный и жалобный. Сергей даже не сразу понял: это голос человека или животного.

Кричала девочка. Она стояла на пороге и кричала, прижав тонкие руки к горлу. Босые ноги-спички пытались удержать невероятно худое тело в темном ситцевом платье. А лицо… Это нельзя было назвать лицом. Кожа, похоже, была обварена или обожжена, потом сама по себе стянулась, изуродовав все черты.

— Что такое?! — вскочил Сергей. — Мария, ничего подобного в медицинских документах Тани нет!

— Было, — сухо ответила Мария. — Это потом все исчезло. Не только у Тани. Ну, раз вы все видели, я расскажу. Только дочку успокою, покормлю и уложу спать. Ждите, если хотите.

— Почему она плачет? Ей больно?

— Нет. Она просто боится. Всех людей она боится.

Домой через час Сергей мчался на предельной скорости. Влетел в квартиру, не снимая ботинок и куртки, прошел в кухню и налил себе полный стакан водки. Потом еще, он пил, но, как всегда в таких ситуациях, спасительного опьянения не наступало. Только ярость… Бессмысленная и никого не интересующая ярость. Ее придется давить, как гадину, которая повадилась мешать его работе — делу беспристрастного юриста и невозмутимого ковбоя. Дети в руках палачей. Дети как прикрытие чьих-то грязных дел. Дети — как объект издевательств ущербных взрослых существ.

Сергей так ясно видел эту девочку Таню, которая вошла на ножках-спичках в кухню приюта, чтобы найти там хотя бы кусок хлеба. Она заметила на столе пирог с капустой, который не доела повариха. И не устояла. Таня схватила это невероятное лакомство и глотала его, почти не жуя, прямо там, даже не подумала убежать, спрятаться. А повариха зашла и подняла крик. Схватила плачущую Таню за руку и вытащила у нее изо рта оставшийся кусочек как доказательство преступления.

Торжествующая воспитательница бережно завернула «доказательство» в салфетку, спрятала в карман и тут же, на месте, придумала казнь преступнице. Она велела поварихе отойти в сторону. Затем сняла с плиты большую кастрюлю с крутым кипятком и плеснула девочке в лицо. Стояла потом и слушала Танины вопли, переходящие в хрип. На ночь Таню закрыли в изолятор, привязали там ее, голую, к кровати. И только когда кто-то сообразил, что она может умереть, привели Марию и разрешили ей помочь дочери. Разрешили воспользоваться убогой аптечкой. Врача вызвать не позволили! Под страхом смерти ребенка велели молчать.