Надо полагать, Гермоген видел в затягивании междуцарствия путь к скорейшему торжеству социального хаоса. Видимо, он надеялся восстановить в стране порядок, воспрепятствовать распространению Смуты. А князь Василий Иванович имел самые серьезные основания выжигать Смуту, не щадя сил. Сделавшись правителем России, он в какой-то степени оправдал упования Гермогена и всей Церкви: если не остановил, то хотя бы притормозил страшную болезнь Смуты.

Василий IV на своем хребте четыре года удерживал Русское царство от окончательного развала. Он представлял в России не просто традиционную монархию, но еще и весь старый государственный порядок, борющийся против новоявленного хаоса. Только Василий Шуйский имел волю и власть смирять неистовых мятежников, раздиравших державу в клочья. Только он мог восстановить прежний государственный строй и всеми силами стремился сделать это. В самых отчаянных ситуациях он не сдавался. Даже перед лицом смертельной опасности Василий Иванович не отрекся от царского сана, не отринул ответственности перед Богом, лежавшей на нем за всю страну. Он ошибался порою, но от ошибок избавлены только те, кто бездействует. Гермоген искал в царе защитника православной веры и Русской церкви. Василий Иванович соответствовал ожиданиям патриарха.

Дореволюционный ученый П.Б. Васенко уже говорил об этом: «Поведение Гермогена во время царствования Шуйского позволяет утверждать, что патриарх всегда верно служил царю, несмотря на все невзгоды и промахи царствования… Можно с уверенностью думать, что самая верность патриарха правительству Шуйского, мероприятий которого он часто не одобрял, обусловливалась политической программой первосвятителя, неизменно стоявшего за сохранение и восстановление государственного порядка. А нельзя отрицать, что правительство Шуйского при всех своих недостатках было в ту эпоху единственной надеждой сторонников этого порядка». Современный историк А.П. Богданов точно и емко высказался по этому поводу: «Мы не можем сказать, что его истовая защита царя Василия не имела, помимо моральных, неких рациональных оснований. В условиях “войны всех против всех”, гражданской распри, усилия правительства Шуйского имели некоторые шансы на утверждение гражданского мира…»

Борьба и падение Василия Шуйского — одна из величественных трагедий русской истории. Она наполнена эпической силой характеров. Царь проиграл, царь пал, страна обрушилась в бездну. С низвержением правителя ушла сила «удерживающего»… Но, во всяком случае, пребывая на троне, Василий Иванович делал свое монаршее дело честно, как ему подобало. Может быть, неподдельное мужество истинного государя, а затем унижение, страдания и гибель на чужбине искупили прежние грехи его криводушия. Он познал, какова вершина и какова пропасть. Он имел время для раздумий о собственных прегрешениях и для молитв о прощении. Хорошая судьба для христианина…

Вторую причину на разные лады формулировали дореволюционные историософы и публицисты. Последнее время ее, так или иначе, принялись озвучивать современные их коллеги.

Так, П. Рублевский считал, что Гермоген при Василии Шуйском «ни о чем столько не заботился, как о том, чтобы поддержать колеблющийся трон царя и внушить всем русским глубочайшее уважение и благоговение к верховной власти монархической». От сказанного Рублевским нетрудно перейти к выводу: личность Василия Ивановича не имела для патриарха особенного значения, но само царское звание взывало к «благоговению».

Биограф святителя С. Кедров выразил эту идею с полной ясностью: «На первых же порах своего служения Гермоген, встретившись с тяжелым политическим положением… стал на сторону царя. Теоретически патриарх имел самое высокое представление о царской власти… По-видимому, без всякого отношения к господствовавшей в XVII в. в Западной Европе теории о божественном происхождении королевской власти русская политическая мысль, поскольку она воплощалась в учительном человеке начала века — патриархе, одинаково с западными мыслителями смотрела на царя, как на источник закона, власти, всякой справедливости и порядка, вытекавший из божественных полномочий… Отсюда даже безразлично к вопросу о том, как и кем поставлен царь и насколько он отвечает своему назначению, — все обязаны ему повиноваться. Отсюда и защита Гермогеном царя, несмотря на то, что фактически Шуйский далеко не соответствовал патриаршему идеалу». А учитывая всё сказанное выше о Василии Шуйском, государь, возможно, не столь уж не соответствовал идеалу патриарха. Идеолог православного монархизма В. Щукин развил целую теорию на сей счет: «Патриарх Гермоген не только терпимо, но и в высшей степени благожелательно относился к царствованию Василия Шуйского, несмотря на то, что не питал ни малейшего расположения к его личности… В данном случае всё зависело от общей национально-религиозной точки зрения патриарха: каков бы ни был Василий Шуйский сам по себе, для теократически смотрящего на Русь патриарха было важно то, что Шуйский — царь законный, православный и, значит, вполне соответствующий национально-религиозному характеру и призванию св. Руси». Современный автор Андрей Самохин пишет в том же ключе: «Всё несчастное время правления Василия Шуйского святитель Гермоген горячо ратовал и убеждал соотечественников быть верными этому царю. Почему? Для православного историка здесь нет загадки. Плохой или хороший, царь Василий был православным и не был самозванцем».

Историк Н.И. Костомаров высказался грубее и с неприятным оттенком фамильярности. Но, по сути, за вычетом хамоватого похлопывания первоиерарха по плечу, он изложил то же самое: «Гермоген был человек чрезвычайно упрямый, жесткий, грубый, неуживчивый, притом слушал наушников и доверял им. Подчиненные его не любили: он был человек чересчур строгий. Но при всем том это был человек прямой, честный, непоколебимый, свято служивший своим убеждениям, а не личным видам. Находясь постоянно в столкновениях с царем, он, однако, не только не подавал руки его многочисленным врагам, но всегда защищал Василия. Строгий приверженец формы и обряда, Гермоген уважал в нем лицо, которое, какими бы путями ни достигло престола, но уже было освящено царским венцом и помазанием… Для Гермогена существовало одно — святость религиозной формы».

Идеал «симфонии», то есть соработничества между светской и духовной властями, был унаследован Московской державой от Византии; он предполагал почтительное отношение государя к первоиерарху и в свою очередь честную поддержку монарха со стороны главы Церкви. Устои русского православия, да и если взять шире, древние устои христианства в целом обязывают Священноначалие признавать монаршую власть, ибо она от Бога. Патриарх никогда, ни при каких условиях не может быть мятежником, революционером, ниспровергателем государей. Он может лишь противиться власти откровенно безбожной, уничтожающей веру, разрушающей Церковь, насаждающей еретичество или атеизм.

Василий Шуйский, безусловно, не проявлял никаких признаков любви к иноверию, безбожию, еретичеству. Напротив, он взошел на трон в ореоле борца с католической экспансией, защитника Русской церкви. Гермоген имел поводы сурово порицать поведение царя как личности, но в общественном смысле у него не имелось никаких причин оставить монарха без поддержки. В этом смысле Гермоген должен был стать не только духовным наставником нового царя, но и его опорой. Так и произошло. Тем, кто противился воле монарха, святитель напоминал: «Возсташа [вы]… на царя, его же избра и возлюби Господь, забывше писаного: “Существом телесным равен есть человеком царь, властию же достойнаго его величества приличен Вышнему иже надо всеми Богу”». Здесь нет ничего выходящего за пределы общественной нормы русского социума тех времен.