поехал, А Евстрат ещё вчера горшки к повелянам повез, только через два дня должен вернуться, если, конечно, не загуляет, как в прошлый раз, тогда ведь как получилось: приехал он с горшками, а там у старейшины Мирояра внук родился, так они три дня гуляли, даже вино ромейское пили, ну и мед, как полагается, вот Евстрат на радостях у одной вдовушки там три ночи рогом своим застоявшуюся целину и вспахивал. А эта вдова вообще третьей женой того самого Мирояра считается, потому как её муж Радослав, который помер, был младшим братом Мирояру, но он её совсем не охаживает, слабоват уже для этого.

— И что, побили этого, как там?.. — спросил десятник заинтересовавшийся историей.

— Евстрата, — ответил Ферапонт, — Нет, не тронули, наоборот, пообещали наградить, если вдова сына родит, а то ведь от Радослава только две дочки и осталось. А Евстрата тут побили уже — жена его, Пелагея шестом отходила до синяков, когда слухи дошли, а потом ещё и отец Ефимий епитимью строгую наложил.

— Неправильно это у вас, — покачал головой Радомысл, — Муж должен жену бить, а никак не наоборот.

— Так он её и лупит, когда та заслужит, а тут он нагрешил, вот она ему и накостыляла.

— Всё равно неправильно! — твердо отрезал дружинник и спросил, — А что у повелян, получается, своих гончаров нет?

— Как нет, есть конечно! — ответил Ферапонт, — Только они большие горшки делать не умеют, криворукие.

— Ну почему сразу криворукие? — вступился за незнакомых ему повелян дружинник, — Большие горшки вообще мало кто умеет делать, тут ведь и глину надо лучше подбирать, и печь должна быть подходящая, да поди и другие хитрости есть.

А я молча стою и слушаю, как старшие товарищи какую-то чушь обсуждают, и встревать не могу, потому как я здесь самый младший. И другие мужики тоже стоят, головами заинтересованно кивают.

Ферапонт с Радомыслом ещё минут пять обсуждали местных гончаров — у кого из них горшки крепче да больше, а потом десятник всё же вспомнил, зачем он сюда пришел и посмотрев на меня, произнес:

— Ну так что стоишь, Скор, идем к князю!

— А с этим, — я снова показал на раненого, — Что делать?

Радомысл задумчиво почесал голову, и с надеждой в голосе спросил Горана:

— Так ты что, сам идти не можешь?

— Нет, — помотал тот головой, — Нога болит, не дойти мне!

Десятник вновь погрузился в размышления, которые были прерваны другим дружинником:

— Тут неподалеку мой брат двоюродный живет, Ладок. У него кобыла с телегой есть, и он дома сейчас должен быть.

Лицо Радомысла озарилось оскалом:

— Так давай, бегом к нему! А то мы из-за тебя уже битый час тут стоим, а там нас князь дожидается!

Дружинник бегом рванул по улице, а я попросил Свету принести квасу. Та вскоре принесла кувшин литра на три, который тут же пустили по кругу.

Ох, хороша у тебя девка, Скор! — глядя вслед моей невесте, произнес Радомысл, — За такую и убить не зазорно! Чую я, ещё не раз придется тебе к Ярославу на суд ходить, так что, копи деньги!

— А деньги зачем? — удивился я.

— Как зачем? Виру платить! Вот если бы ты Горана убил, с тебя князь самое меньшее три золотых бы потребовал.

— Так он же сам напал! — ещё больше удивился я.

— Вот потому и три, а если бы ты первый начал, тут уж меньше десяти никак!

— А если нету?

Ну, придумали бы что-нибудь! — Радомысл многозначительно посмотрел в сторону полуземлянки, где скрылась моя невеста, — А можно душегуба и родичам убитого отдать — раньше так только и делали.

— А если на поединке?

— Ну коли князь поединок разрешил, то можно, но он этого не любит, старается вирой да миром споры улаживать, а вот отец его, Святополк, тот наоборот, любил на драку хорошую посмотреть, бывало, что каждый день поединки в крепости были.

Тут появился дружинник с телегой, на которую быстро погрузили Горана, и я с дружинниками направился к княжьему городу. Ферапонт и большинство соседских мужиком пошли следом.

— Помнишь, Скор, ты рассказывал, как на тебя тати напали? — завел разговор Радомысл по дороге.

— Угу, — кивнул я.

— Сходили мы туда тремя десятками. Нашли трупы тех двоих, что ты убил, тати их раздели и бросили, а сами ушли незнамо куда, местные раньше много раз их видели, но принимали за охотников, дичь у них на хлеб да молоко меняли, говорят, вроде, из древлян те были. А рядом с брошенной стоянкой в овражке дюжина тел раздетых, — дружинник в сердцах сплюнул, — Вот такие вот охотники! Если бы не ты, получается, они бы там ещё долго так охотились…

— Радомысл, — решил я задать давно интересовавший меня вопрос, — А вы с людоловами что делаете?

— Да то же, что и с татями, — ответил он, — Убиваем, если застигнуть их с невольниками получается. Только Днепр полностью не перегородить, они мимо нас ночью за островами ходят. Уж больно доходное это дело, ромеи за рабов хорошо золотом платят! А им тут, кроме нас, больше никто и не мешает. Проскользнут мимо Харевы, а там уж до роменов рукой подать.

— А что, ромены им помогают?

— Угу, они ведь, хоть и говорят по-славянски, себя потомками ромеев считают, на других свысока смотрят и продавать славян в неволю для них незазорно.

Вскоре мы, за разговорами, подошли к частоколу княжьего города, но стражники, стоящие у ворот, сообщили, что князь никого не принимает, потому что обедает.

— Ну вот, промешкались, теперь ждать придется! — расстроился дружинник.

— А он потом ещё и отдыхать будет? — спросил я, памятуя о местных обычаях.

— Не думаю, — покачал он головой, — Сперва всё-таки сначала с вами разберётся, а уж потом и почивать отправится.

Немного постояв рядом с нами, Радомысл оставил двух дружинников, наказал мне никуда не уходить и с остальными воинами ушел в крепость.

Примерно через полчаса, князь всё-таки завершил трапезу и соизволил рассмотреть жалобу Мокши, поэтому меня вместе с христианской делегацией запустили в крепость. Оглядевшись, я увидел Ярослава, стоявшего посреди двора в окружении дружинников. Он, как и в прошлый раз, был одет в небеленую льняную одежду, но на его плечах теперь был ещё красный шелковый плащ-корзно, а на голове, несмотря на летнюю жару, была одета меховая шапка.

— А вот и провинившийся, — строго произнес князь, когда я подошел, — Ну давай рассказывай как дело было!

— Сидел я у себя во дворе, никому не мешал, никого не трогал, — а тут вдруг подъезжает на гнедой кобыле, этот… — я жестом показал на стоявшего поблизости