мигая, смотреть, он мне показывал. Но только ты и минуты не выдержишь. Все скажешь! Расколешься – и сам не заметишь… А он еще и джиу-джитсу знает…

– Постой, Сашка, постой. Ты не то вякаешь, – сказал черный и улыбнулся. – Причем тут джиу-джитсу? Ему же про воспитание нужно…

Он посмотрел и на меня тоже, и я понял, что улыбка предназначалась не только долговязому, но и мне.

– Ты от Амелина? – обратился он ко мне.

– Да, от Амелина, – сказал я. – И от журнала.

– От журнала? Хорошо. А это вот – от газеты, – он кивнул на долговязого.

– Знаете, ребята, я, пожалуй, пойду, – сказал долговязый, посмотрев на часы. – Мне еще в одно место надо успеть сегодня. К вам потом зайду. Будьте!

И он вышел из комнаты.

– Ну, так ты от Амелина, значит, – обратился черный ко мне с каким-то хитроватым прищуром.

Я кивнул.

– Он нам звонил, Саша? – коротко бросил черный в сторону голубоглазого.

– Да-да, звонил, недавно звонил, сказал, что журналиста к нам пришлет, – с готовностью зачастил блондин.

– Так-так, – прервал его черный и принялся внимательно разглядывать меня, пытаясь, наверное, прочитать мои мысли и «расколоть». Лет ему было что-нибудь около двадцати. Может быть, с небольшим.

– Так-так, – сказал он еще и улыбнулся хитро. – Ну, что же. Есть у нас дело, мы сами в Горком звонили, просили прислать кого-нибудь из центральной прессы. Амарантов и Володина, есть у нас такие.

– Это морально разложившиеся, да, Рахим? – спросил голубоглазый с озабоченностью.

Он был, пожалуй, ровесник Рахиму, но выглядел по сравнению с ним этаким мальчиком.

– Да, Сашка, да. Аморалка, – согласно кивнул Рахим и скорбно вздохнул. – А ты журналист штатный? – спросил он меня.

– Внештатный, – сказал я и добавил зачем-то:

– В Литинституте учусь.

– Ну, так ты, значит, писатель? Значит, тем более! – И Рахим уважительно развел руками. – Тем более тебе интересно будет! Воспитание сейчас, сам знаешь, как важно. Момент такой серьезный.

Он многозначительно сдвинул брови и, озабоченно глядя в стол, побарабанил пальцами. Сашка громко вздохнул, тоже озабоченно.

– Ну, что же, – сказал Рахим, помолчав. – Началось все, понимаешь ли, с письма. Соседка их написала. В милицию. А милиция нам передала. Так, мол, и так, живет парень, двадцать шесть лет уже стукнуло, жениться пора, а он девочек к себе в дом водит. Сначала просто разных водил. А потом одна у него, будто бы поселилась. Без прописки, понял?

– Сожительствует, – подсказал Сашка.

– Да, сожительствует, – согласился Рахим и вздохнул. – Ну, что ж, сигнал есть сигнал. Берем машину как-то вечером, едем. Так и есть. Она у него. В халатике, понимаешь ли, по-домашнему. Ваши документы! Тут-то и выясняется, что она, к тому же еще, и нигде не работает. Тунеядка.

– Шесть месяцев! – возмущенно вставил Сашка. – Шесть месяцев не работает, представляете?

– Да, шесть месяцев, точно, – подтвердил Рахим и вздохнул. – Тунеядка самая настоящая. За одно это уже высылать надо немедленно, а она, понимаешь ли, еще и ведет себя аморально…

– У Амарантова этого целый этаж в доме, представляете? – опять вмешался Сашка взволновано.

Видимо, он, с удовольствием вновь переживал ту самую сцену.

– Ну, не целый этаж, а комнат пять у них есть, это точно, – поправил Рахим. – Дом, правда, старый. Отец у него, как оказалось, ученый был какой-то большой. Умер. Вот так.

Рахим посмотрел на меня с грустью и продолжал:

– Пришлось дело на обоих завести, никуда не денешься.

Он замолчал, а Сашка, который по мере его рассказа все больше воодушевлялся, теперь прямо-таки заерзал на своем стуле.

– Вот вы писатель, вам интересно будет, – сказал он, улыбаясь радостно. – У этой Володиной мы дневники отобрали. Так это прямо, знаете, целый роман. Почище Мопассана! Они у меня сейчас, второй раз перечитываю. Не оторвешься! Одного она очень любила, а он ее бросил. А потом у нее было семь. Семь, представляете? И все так подробно описано, с чувством!

– Ну, не семь у нее было по-настоящему, а шесть, – спокойно поправил Рахим. – Не в этом суть. За границей бы такие дневники, знаешь… Напечатали бы, с руками оторвали. С талантом девчонка.

– Ух, с талантом! – восторженно подтвердил Сашка. – Такие описания есть, за душу берут.

– Да, написано хорошо, – согласился Рахим. – Но развращение, я тебе скажу, полное. Душок оттуда! – Рахим показал большим пальцем куда-то за спину. – Двадцать пять лет девушке, а…

– А она сама отдала вам дневники? – прервал я его.

– Сначала не сама, – спокойно, медленно, со значением отвечал Рахим. – Когда по месту ее законного жительства приехали, у нее в комнате нашли. Тетка ее подсказала, где искать. Потом она, правда, приходила, плакала, просила вернуть. Ну, мы вернули на время, с условием.

– С каким же условием?

– А чтобы сама их потом к нам принесла. В ее же интересах. Ведь мы уже прочитали, знаем. Мы, конечно, не прокуроры, но выслать из Москвы, лишить прописки как тунеядку можем запросто. Ссориться с нами ей ни к чему. А так – подумать обещали.

– И принесла? – спросил Олег.

– Разумеется, – улыбнулся Рахим. – Если честно, то мы нарочно эксперимент проводили. Принесет или не принесет? Принесла, как миленькая. Несколько страниц вырвала, правда.

– Самых интересных, – подсказал Сашка.

– Да, самых интересных. Но мы ведь уже прочитали, – усмехнулся Рахим.

Оба смотрели на меня спокойные, уверенные в себе.

– Но ведь… Ведь… это же… Ее личная собственность, частная жизнь, – с трудом сдерживаясь, сказал я.

– Да какая там частная! – прервал Рахим. – Я же сказал. Мы когда к ее тетке – с которой она жила, где прописана – приехали, тетка нам их и подсунула. Вот, говорит, прочитайте про мою племянницу непутевую. Мы и прочитали…

– Можем и тебе дать почитать, – сказал Рахим дружески, совсем по-видимому, не понимая моей реакции. – Тебе интересно будет, с точки зрения психологии. Ведь ты писатель.

– Психология, будь здоров! – сказал Сашка и подмигнул.

– А девочка ничего, между прочим, – добавил Рахим. – Красивая.

– В порядке девчонка! – немедленно поддержал Сашка. – Одна грудища чего стоит…

– Спокойно, – сказал Рахим и строго посмотрел на него.

– Ну, а что же дальше? – спросил я, изо всех сил стараясь не проявлять эмоций.

– Как что? – удивился Рахим. – На высылку оформлять будем. Амарантова – не знаю, за него очень уж мать хлопочет, хотя и его бы надо. Он тоже не работает несколько месяцев, тунеядец. Его трудно взять, правда, мать бурную деятельность развила. Я, говорит, фельетониста из газеты приглашу, я в ЦК жаловаться буду! А что нам газета? Тунеядец и есть тунеядец, да еще морально разложившийся. Сейчас курс Партии, сам знаешь, какой. Ну, с парнем все же не знаю, а