Все эти мысли роились у меня в голове, не в купе – оттуда я уже вышел, а на улице, когда выбрался из вагона, и стоя рядом с командиром бронепоезда, наблюдал процесс снятия «Форда» с платформы. Штабс-капитан Овчинников покинул свой штабной вагон, конечно, не для того, чтобы наблюдать, как происходят такелажные работы, он просто ожидал появления представителя штаба фронта. Вестовой с рапортом о прибытии был уже направлен в штаб, и вскоре должен был появиться офицер с дальнейшими приказами для командира бронепоезда. О моем прибытии штабс-капитан сообщил в штаб, так что я тоже ждал появления офицера. Конечно, не для получения приказа о дальнейших действиях, а информации, когда можно явиться к командующему фронта с рапортом, что командир 2-го кавалерийского корпуса прибыл после лечения для прохождения дальнейшей службы.

«Форд» уже спустили с платформы, а представителя штаба все не было. Я уже собирался на автомобиле спецгруппы отправиться в штаб Юго-Западного фронта, но как только подозвал к себе прапорщика Хватова, чтобы дать соответствующее распоряжение, появился черный автомобиль. Вышедшего из него генерала я узнал, его образ присутствовал в долговременной памяти великого князя. Это был начальник штаба Юго-Западного фронта генерал Клембовский. Но узнавание произошло не только из-за того, что великий князь с ним встречался, будучи командиром корпуса, нет, он был приятелем Михаила Александровича еще со времен учебы того в Михайловском артиллерийском училище. После начала войны великий князь с ним неоднократно встречался, и даже пару раз устраивалась дегустация шустовского коньяка.

Я сразу же, как узнал приятеля великого князя, направился к нему. Когда шел, напряженно думал, как же мне здороваться со старым знакомым. Проблема решилась сама собой, Клембовский сам обнял меня, а когда завершил этот ритуал, заявил:

– Миша, я так рад тебя видеть живым и здоровым! После посещения петроградских докторов ты просто расцвел. В глазах появилась уверенность и жажда жизни – узнаю прежнего любителя погулять и задрать у какой-нибудь особы юбку. Настоящий гвардеец – ей-богу! Как там в столице?

– Да ничего хорошего! Люди озлоблены, а тут еще сухой закон! Работягам даже нечем залить свою тоску по сытой жизни. Сидящих по ресторанам купцов ненавидит, пожалуй, весь Петроград. А тут еще социалисты, да и думцы тоже, капают своими речами на мозги простых людей. Давление растет, и взрыв общественного неудовольствия вполне возможен. Я думаю, что если бы не наше успешное наступление, то взрыв в Петрограде уже бы произошел. Как воздух нужны успехи на фронте, а то в тылу все начнет разваливаться.

– Да… дела! А у нас не все так хорошо, как пишется в газетах. После того как ты уехал в Петроград, положение стало хуже. Наступление на Ковель совсем выдохлось. Контратаки австрийцев стали более подготовлены, и к тому же на фронте появились немецкие части. Германцы начали перебрасывать с запада свои хорошо подготовленные дивизии. Я думал, что после того как Румыния 27 августа объявила войну Германии и Австро-Венгрии, она отвлечет силы противника и мы сможем занять Ковель, но получилось все наоборот. Сил у наших «визави» только прибавилось, на нашем направлении начали действовать германские дивизии. Румынию тевтоны запинали и, по последним данным разведки, вскоре займут Бухарест. Румыны молят о помощи, и приходится отвлекать на это наши последние резервы. Для помощи союзнику Россия даже создается новый Румынский фронт. Кстати, твой корпус мы отвели на отдых и пополнение, он сейчас дислоцирован недалеко от Житомира. Ты очень кстати прибыл, вскоре корпус планируем перебросить на фронт, отражать контратаки противника.

После этих слов мой товарищ начал расспрашивать о нападениях на великого князя, произошедших в Петербурге. Хотя все газеты пестрели подробностями героических действий Михаила Александровича во время этих подлых нападений на великого князя, но Клембовскому хотелось узнать подробности именно от меня. Пришлось вкратце рассказать ему об организованном боевым крылом марксистов покушении на брата императора и о сосредоточении в окрестностях Петрограда отрядов финских егерей, сформированных Германией. При этом я пожаловался своему товарищу, что получил, можно сказать, контузию во время схватки с одним из боевиков-марксистов. Врачи ничего серьезного не обнаружили, но я потерял частично память и несколько дней были проблемы с дикцией. Некоторые обороты речи начал строить неправильно. То есть вел разговор согласно плану, разработанному с Кацем. Конечно, я даже не предполагал, что Клембовский был болтуном – это я так пояснял причины, почему речь великого князя несколько изменилась. Прокатывал эту версию, перед тем как предъявить ее офицерам корпуса, которые ежедневно общались с Михаилом Александровичем, до его отъезда в Петроград. С Клембовским все прошло гладко, и я надеялся, что и в корпусе будет так же.

Завершив дружеское общение со мной, начальник штаба превратился в жесткого командира, начавшего отдавать короткие и безапелляционные приказы командиру бронепоезда, штабс-капитану Овчинникову. После того как задачи штабс-капитану были поставлены, Клембовский подошел ко мне и сказал:

– Ну что, Миша, поехали теперь к командующему фронта, он тебя ждет. А вечерком, надеюсь, мы с тобой еще раз встретимся и вспомним молодость. Мне тут привезли шикарное мозельское вино – вполне достойное, чтобы его отведал великий князь.

Приказав прапорщику Хватову рассаживать бойцов спецгруппы в «Форд» и следовать на нем за автомобилем генерала, я направился к ожидавшему меня в кабине Клембовскому. Когда мы тронулись, оглянулся назад. За нами как привязанный катил «Форд» спецгруппы. До штаба фронта было недалеко, но даже за то короткое время, пока мы ехали, Клембовский успел рассказать, что все штабные офицеры зачитываются газетами, где описываются петербургские подвиги великого князя. А еще Клембовский заявил, что командующий фронта тоже читал эти газеты и отзывается обо мне очень хорошо. Так что можно просить у него любые нужные для корпуса ресурсы. Все, что есть на складах Юго-Западного фронта, он мне без всяких проволочек выделит.

Брусилов, как и говорил мне Клембовский, действительно меня ждал и рад был, что командир 2-го кавалерийского корпуса наконец прибыл к месту своей службы. У меня из прочитанных материалов Бунда, из газетных статей и сплетен, которые пересказывала Наталья, командующий Юго-Западным фронтом вызывал ассоциацию с его великим предшественником Александром Васильевичем Суворовым. Тот также был потомственным военным и тоже не мыслил иной карьеры. Похожи они были даже внешне – оба невысокие, худощавые и подтянутые, жилистые и выносливые. И Суворов, и Брусилов были исключительно требовательны к подчиненным, не чурались жестких дисциплинарных мер, в то же время были любимы солдатами, которые шли за них в огонь и в воду. Оба новаторы в военном деле, не стеснялись смело «ломать стереотипы», брать на себя ответственность. Честолюбия у них было в избытке, что свойственно всем настоящим карьерным офицерам. И нелепые на первый взгляд поступки тоже присущи были обоим.

Пока Брусилов мне что-то говорил, я думал о его военном гении. План наступления, который был стратегическим новшеством для этого времени, заключался в том, чтобы произвести по одному прорыву на фронте в четырех частях своей армии. До этого, как говорится, «били клином» – вели наступление всеми силами по одной линии. Такого варианта операции придерживался Алексеев и сам Николай II. О «Луцком прорыве» (в прессе названом Брусиловским) Клембовский мне рассказывал, что вечером 21 мая, перед самым наступлением, Алексеев пригласил Брусилова к себе и передал, что несколько сомневается в успехе активных действий фронта. Это сомнение вызвано вследствие необычного способа, которым он его предпринимает. То есть атаки противника одновременно во многих местах, вместо одного удара всеми собранными силами и всей артиллерией, которая распределена по армиям. Алексеев сказал, что сам царь желает временно отложить атаку, дабы устроить лишь один ударный участок. На отказ Брусилова Алексеев ответил, что Николай II уже лег спать и будить его ему неудобно, и он просит командующего фронта подумать.