– Да как же вернуть домой мою доченьку? – простонал царь сквозь слёзы.

– А ты, царь-батюшка, отправь за царевной Афоню! Он и приведёт царевну домой! – ответило чудище неожиданно нежным девичьим голосом.

– Да где же я её искать буду? – изумился Афоня.

– А это тебе ведунья-вещунья, что сидит на берегу Хрусталь-реки, и подскажет! – ответило чудище.

– Кто такая?! Где её искать?! Что за Хрусталь-река такая??? А подать сюда ведунью-вещунью!!! – завопил царь.

Но эта Чудо-Птица-Рыбь только крылами взмахнула и даже не взлетела, а просто растаяла. Исчезла. Только светильник со всеми ста свечами, вмиг погасшими, под сводом тронного зала покачивался на глазах изумленного народа. Одно только пёрышко, медленно кружась, опустилось на пол прямо у ног Афони. Лежит и сверкает. Народ замер в изумлении. А перышко полежало и ни с того ни с сего вдруг увеличиваться стало. И превратилось в чалму восточную, украшенную этим же пером. А потом, точно гриб из-под земли, под этой чалмой человечек с длинной седой бородой вырос в восточном халате. Он протирал, как спросонок, глаза. Сам изумлялся, как сюда попал и не по-нашему лопотал. Царь к нему подбежал, за грудки схватил его. Трясёт его и спрашивает:

– Какая такая ведунья-вещунья? Говори!

А тот точно обрадовался и лопочет. По-нашему, но косноязычно и жутко картавя:

– А, ведунья-вещунья? Да! Да! Есть такая!

Да только дальше объясниться не может. Только достал из кармана пузырёк хрустальный и лопочет не по– нашему. Размахивает им и что-то объясняет.

Царь и вовсе духом упал. Но тут вдруг попугай царский весело заверещал. Восточный гость, услыхав попугая, обрадовался, что родной язык услыхал. И стал с попугаем беседовать на непонятном языке. Все вокруг замерли. И тут попугай, обычно томившийся в высоченной клетке в углу тронного зала, вроде как переводчиком стал и заверещал, коверкая слова:

– Восточный мудрец говорит, что в этом пузырьке капельки чудесные. Надобно тринадцать капель ровно покапать в питьё Афоне. Он и заснёт. Спать будет тринадцать часов. Не будить его! Потому что в том сне, что будет ему в это время сниться, увидит Афоня, как найти ведунью-вещунью.

Тут Афоня не выдержал и возразил:

– Разве можно снам доверяться? Попугай наболтал, так ему и верить? Да и откуда этот старик знать может, что именно мне приснится? А может, я умру от этих капель?

– Не умр-р-рёшь! – прокаркал попугай, в то время как восточный мудрец нашёптывал ему ещё что-то, просунув нос в птичью клетку. И попугай затараторил:

– Нет! Не умрёшь! Сны смотри внимательно и запоминай, как, куда пройти!

– Нет, я боюсь! – возразил было Афоня.

– А перстень чужой присваивать? Сдёрнуть его с хвоста чудища не побоялся? – возразил попугай Афоне.

– Да заберите перстень этот окаянный! – неизвестно кому закричал Афоня, пытаясь стянуть перстень. Но ничего не получилось. Не снимался перстень.

Восточный мудрец открыл пузырёк тот хрустальный. И из пузырька всё вокруг заволокло нежнейшим благоуханием. И из этого пузырька же раздался всё тот же певучий девичий голос Чудь-Рыбины Птичьей.

– Вот так-то, Афоня, чужое брать! А отдавать придётся, через преграды пройдя! Вернёшь перстень заветный владельцу исконному – батюшке моему Хранителю всея Луны лично в руки! Так что пей напиток с тринадцатью капельками, а как проснёшься, сразу – в путь! Но помни: во сне перстень тебе помогать не будет. Ведь это только сон.

Мудрец и сам изумился звучанию голоса из пузырька. И поскорее его захлопнул.

– Хватит, Афоня, препираться, – возразил царь. – Сам всё это затеял. Самому и расхлёбывать! А вот – никогда не бери чужого!!!

Потом царь торжественно хлопнул в ладоши три раза и повелел:

– Проводить Афоньку в гостевую царскую опочивальню!

Проворные слуги тотчас Афоню подхватили под белы рученьки и повели в царскую опочивальню сны смотреть. Под парчовым балдахином, под муслиновым занавесом, на шёлковых подушках с вензелями, под расшитым шелковым одеялом. Пятеро слуг его раздели, лапти развязали и на узорчатый ковёр на полу уложили. А царь в это время подошёл к восточному мудрецу и попросил у него тот пузырёк удивительный.

Тот улыбнулся в ответ и с почтительным поклоном протянул пузырёк. И, как только пузырёк оказался в руках царя, восточный мудрец исчез. Лишь искорки горят на том месте, где только что стоял он. Столько чудес за этот день в царском дворце случилось, что царь только рукой махнул и пошёл капли в чарку собственноручно для Афони накапать. Как накапал тринадцать капель, воды долил и сам Афоне отнёс. А Афоня, уж на всё готовый, в царских подушках и шелках утопая, красоту и роскошь убранства царских покоев лёжа разглядывал.

Тут царь-батюшка вошел и приказал Афоне чудодейственное зелье выпить. Перекрестился покорно Афоня, да и выпил питьё, самим царём-батюшкой поднесённое. И сразу же заснул, не успев даже попрощаться. Такой силы сон сразу его одолел. И оставили Афоню одного, чтобы он сны-подсказки смотрел. Тихонько, на цыпочках вышли следом за царем слуги и двери закрыли. Но Афоня всего этого уже не видал, не слышал. Он уже был далеко-далеко в своих снах расчудесных.

Увидел он страны далёкие красоты нездешней. И шагал он в том сне, по царскому велению, через леса и горы, пустыни и заросли. День-ночь. День-ночь. Шёл по суше. Плыл по морю-океану. А путь ему указывало днём солнце, луна – ночью. Шёл, а сам всё примечал. Он и сквозь сон помнил, что всё это только подсказка предстоящего пути. Много испытал в пути. И много страшного с ним приключалось. Но, как только страх подступал, он сразу вспоминал, что всё это лишь сон. И становилось ему не страшно. Ни в тёмном лесу в схватке с дикими зверями, ни в драке с разбойниками, ни в голоде, ни в холоде. Стало ему казаться, что уж всю-то землю-матушку обошёл. Во все дальние уголки заглянул, а ведунью-вещунью ещё не повидал. Уж сомневаться стал: не выдумка ли она, эта ведунья-вещунья? Горько сетовал он на судьбу:

– Вот попутал же меня лукавый: чужой перстень присвоить! И гордыня подвела – захотел роскоши царской задарма отведать! Ох, тяжко мне за это всё досталось! – грустил Афоня, сидя на берегу бескрайнего океана. Но от печальных мыслей его отвлекло появление плота, качающегося на волнах. Вскоре плот прибило к берегу. Прямо к ногам Афони.

– Эх! Да на всё воля Божья! – решил Афоня. И поскольку «нищему собраться – только подпоясаться», вошёл в воду и взобрался на плот. А плот подхватила волна и помчала плот всё дальше и дальше от берега.

– Вот тебе и сны! – крестясь, подумал Афоня. Только и успел перекреститься, как у этого самого плота рыбьи плавники переливчатые выросли. От этого плот ещё быстрее помчался. Вскоре и плавник-гребень, как у карася обычного, только огромный, вырос. За него Афоня покрепче уцепился. Потому что ветер в ушах свистит, и уж не плывёт его плот, а летит, едва касаясь океанских бирюзовых волн. Но Афоня не испугался, а решил: