Да, поначалу роман был просто романом, без прицелов и расчета, но это лишь пока Сухицкий не встретился с Дашкиным отцом. Шанс. А шансы Евгений упускать не привык.

Но все-таки дурой она была, романтичной дурой с изуродованными балетом ногами, с осанкой королевы и костистым, неуютным телом, которое не для любви – для долга супружеского создано. Иногда Евгений ее презирал, иногда, будучи в великодушном настроении, жалел. Но никогда и мысли не имел остаться с нею навсегда. К счастью, развод вышел легким. И теперь, даст бог, тоже легко получится.

– Ты… ты проходи, наверное. Чаю сделать? Или, может, кофе? Но только растворимый есть.

– И с заменителем сахара.

Господи, как же его когда-то бесили эти ее диетно-балетные штучки.

– Нет, есть просто… я уже не танцую. И не на диете.

– Незаметно.

И правду сказал: с широкими плечами грузчика, с узкими бедрами, с длинноватыми руками, которые и теперь торчали из слишком коротких рукавов свитера, нынешняя Дашка ничем не отличалась от себя самой годичной давности. Разве что у Евгения отпала необходимость восхищаться этой истощенностью. Впрочем, в комнату он прошел. И с удивлением отметил, что ничего-то здесь не изменилось, начиная с телевизора в углу – могла бы уже поставить плазму вместо этого доисторического монстра – до кадки с лимоном. Прежде, помнится, лимон каждый год высыпал белым цветом, но плодов так ни разу и не дал.

– Садись куда-нибудь, – вежливо предложила Дашка. Сама забралась на диван и плед натянула, хотя в комнате было достаточно жарко. Не заболела случайно? Это было бы весьма некстати.

– Дашка, постарайся выслушать и понять. Речь пойдет о вещах очень серьезных.

Если бы она знала, насколько серьезных… мечта была под угрозой.

– Я обращаюсь к тебе, как к человеку близкому, которому, несмотря ни на что, доверяю.

Кивок. Серьезное личико – как же ей не идет это выражение. Впрочем, ей мало что идет, кроме, пожалуй, белой пачки да пуант.

– Поэтому, умоляю, даже если ты не согласишься, не рассказывай о нашем разговоре никому.

– Не расскажу, – пообещала она.

– Ты ведь знакома с Ряховым?

– Что?

Да уж, это ее вечное «чтоканье» бесит, пожалуй, посильнее диет.

– Ряхов Ефим. Ты сегодня была в его фирме «Анда». Была ведь?

– Была. А ты следил за мной? – круглые глаза, приоткрытый ротик. Как есть дура, кому нужно за ней следить?

– За ним, – поспешил успокоить бывшую Евгений. – Следили за ним. И да, я, ну, точнее, по моему поручению.

– А зачем?

Затем, что эта сволочь, скотина, урод вздумал разрушить мечту. Только Дашеньке нужно дать другую версию. Но об этом Евгений уже подумал.

– Затем, Даша, что он – вор.

– Ефим?

Ну надо же, сколько эмоций в одном слове, в одном имени… когда успела? Или сегодняшняя ее встреча с Ряховым не первая? А что, вполне может статься. Но тогда… нет, тогда бы ему раньше доложили. Тут в другом дело, одинокая женщина, холостой мужчина, совместный обед – а ведь Ефимка заинтересовался, прежде-то за ним не водилось с секретаршами обедать. Так что все может получиться удачнее, чем можно было предположить на первый взгляд. В любом случае это шанс.

– Да, Ефим. Дарья, я имею в виду не то воровство, когда кошелек из кармана или шапку с забора, все гораздо серьезнее. Ты знаешь, чем занимается его фирма?

Откуда ей, конечно. И Дарья, потворствуя мыслям, мотнула головой.

– Она продает чужие патенты. Представь, ты что-то изобрела. Что ты будешь с изобретением делать?

Пожатие плечами.

– Вот именно, большинство людей не очень понимают, что любое изобретение нужно, во-первых, запатентовать, во-вторых, внедрить, а это процесс сложный. И если с первой частью еще кое-как можно справиться самостоятельно, то вторая, увы, для многих – запредел. Вот тут и приходит на помощь «Анда».

Проще надо, проще и эмоциональнее – она всегда больше ценила эмоции, чем логику.

– Они берут чужие изобретения и ищут тех, кому можно их продать, получают за услуги посредника процент. Нет, это, конечно, неплохо, но случается, что Ряхов действует незаконно. Артюхин работал у меня, я платил зарплату, я финансировал исследования, я… я имею больше прав, чем кто бы то ни было, и вот эта сволочь вдруг увольняется! Говорит, что все бессмысленно, задача не имеет решения и… и я ему верю! Отпускаю, только для того, чтобы узнать, что он все-таки чего-то изобрел. И продал это Ефиму!

Сбежал, сволочь этакая, однажды исчез, чтобы прислать вежливое письмо. Небось давно продумал, как Сухицкого обманет. Сволочь. Человек-букашка. Ничего, все еще поправимо. Все почти исправлено.

– И чего ты хочешь от меня? – спросила Дарья, кутаясь в плед. – Чтобы я нашла твоего Артюхина? Или убедила Ефима не заключать с ним договор?

– Нет, милая, нет. Достаточно будет, если ты найдешь, где они прячут документы. Записи. Артюхин не уничтожил бы информацию, передать – да, передал бы. Но не уничтожил. Это доказательство моей правоты, моих прав на изобретение, моего будущего! И я знаю, что документы у Ефима, где-то рядом с ним, где-то в твоей досягаемости. Это… это очень важно. Жизненно важно!

Скорее даже смертельно – гибели мечты Евгений не переживет.

– А ты не пробовал просто поговорить с Ефимом?

Только такая дура, как Дашка, могла предложить подобное. И как она это себе представляла? Здравствуй, Ефим, а не вернешь ли ты артюхинские записи? Верни, потому как это будет честно и справедливо, ну а честность и справедливость – наше все.

– Я пробовал, Даша. Неужели ты думаешь, что я не испробовал все, что мог? Ты – мое последнее средство…

Шанс случайный, но не использовать его – грех. Тем более что время поджимает. Времени в обрез, артюхинский фокус уже обещан, уже почти продан…

– И что ты будешь делать, если найдешь эти бумаги?

– Не если, а когда. Когда-нибудь обязательно найду.

Лишь бы это «когда» не случилось слишком поздно. Потому что, если с мечтой что-нибудь да случится, Евгений собственноручно прибьет этого тупоголового урода.

Тень долго не возвращалась на остров Фюн, но и без нее в доме хватало гостей.

Первой явилась смерть, она долго присматривалась, ходила, заглядывала в окна и, наконец решившись, увела с собой Ханса.

Справили похороны, отрыдала матушка, переменилась жизнь.

Кристиану не по душе были подобные перемены, чудилось ему – впустую время идет, и пока он в подмастерьях ходит, что ткача, что портного или на сигаретной фабрике спину гнет, мечта его детская, но живая, истончается. Вот-вот и вовсе исчезнет. И что тогда?