налицо и, думаю, уж теперь-то точно оптимистов не осталось нигде, кроме столичных бункеров и оторванных от земли космических станций, в которых царит своя атмосфера. Однако на шестнадцатый день оптимисты пока ещё существовали и верили, что Древний Египет — это что-то далёкое, архаичное и как будто бы совсем не про нас: цивилизованных обезьян двадцать первого века, в джинсах и со смартфонами, которые уж точно никогда не опустятся до эксплуатации и угнетения друг друга или смертельной грызни за материальные блага. Древние египтяне поклонялись жрецам и верили в бога Ра. Куда этим примитивным существам до нас, молящихся на Джеффа Безоса как на икону успешности и верующих в десять заповедей эффективной жизни Павла Дурова?

Вскоре на фуд-корте появился полицейский и попросил всех никуда не расходиться. Никто и не думал никуда уходить: все ждали инструкций на тему того, что всем нам делать дальше. Сам я пока ещё не видел тех самых толп заражённых снаружи, о которых все говорили — да и большинство из нас не видели. Но все почему-то верили в то, что они там есть, и что мы в глубочайшем кризисе, и что вот-вот полицейский — наш вождь — даст нам ответ на вопрос о том, как выйти из сложившегося положения. Он обратился к нам тогда, когда все закончили есть и отнесли посуду на мойку, где позже должны были её сами за собой помыть. Но то — позже. Сейчас — обращение вождя, которое мы ждали так, словно это было новогоднее обращение, а собрались мы не за завтраком из солёной манной каши, а за одним большим праздничным столом, уставленным сатурналистским разнообразием яств и напитков.

— Так, значит, господа и дамы, постараюсь коротко, — начал полицейский, — Многие помнят, как несколько дней назад к нам приходили люди, которые изъявили желание остаться здесь на ночь. Может, и не помните — не суть. В общем, тогда — было это где-то неделю назад — ночью у нас возник конфликт с этими господами. Они решили, что им больше всех надо и задумали проникнуть в магазин на первом этаже, чтобы взять там всё, что им захочется взять, ничего не давая взамен. Мне пришлось выставить их на улицу, объяснив, что так дело не пойдёт. Тогда они ушли. Буквально вчера ночью они вернулись и пытались проникнуть в торговый центр через запасной выход. Я не дал им это сделать. Завязался конфликт, в ходе которого я вынужден был применить оружие.

Полицейский докладывал обо всём так, словно бы мы были неким контролирующим органом и оценивали правомерность его действий.

— Один из взломщиков был убит, — продолжил он, — На звук выстрелов к стенам торгового центра пришло некоторое количество заражённых. Точное количество мы устанавливаем, но, если говорить общими словами — их много. Потому на случай прорыва их внутрь здания нужно будет предпринять некоторые меры. Во-первых, каждому из присутствующих необходимо будет вооружиться чем-то, чем он сможет наносить урон заражённым. Мы помним, что для того, чтобы их нейтрализовать, нужно любыми способами уничтожить или существенно повредить мозг. Для этих целей лучше всего подойдёт рубящее или дробящее оружие. Алексей — один из наших дозорных — проводит вас в отдел туристического снаряжения и со своей стороны сделает всё необходимое, чтобы вооружить каждого на случай проникновения заражённых в здание.

Лёха стоял позади полицейского и отнюдь не выглядел как человек, которому выпала честь быть придворным оружейником в смутные времена. Проще говоря, на лице его не читалось в тот момент что-то вроде: «Да, это я тот самый Алексей, и я помогу вам, покуда чувствую свою ответственность, глубоко осознаю свой долг и почту за честь исполнить его». Он был понурым: таким, словно его только что крепко отчитали за что-то, и теперь его вот-вот постигнет заслуженное наказание. Такой же вид имел и Тоха. Лишь в тот самый момент я обратил на них двоих внимание и задался вопросом: если Лёха и Тоха здесь, то кто стоит на вахте на крыше? По всей видимости, там был Юрин отец, потому что нигде среди нас его видно не было.

— А теперь — о главном. Как вы понимаете, заражённые у наших стен — это большая проблема, которую необходимо решить. Перебить их всех мы не сможем — это очевидный факт, с которым, я думаю, никто не станет спорить. Разумным будет создать шум где-нибудь в отдалении с целью привлечь заражённых туда и таким образом как бы утянуть их от нашего торгового центра. Проблема в том, что это само собой не случится, и кто-то должен этим заняться: рискнуть жизнью и выйти наружу, чтобы всю эту операцию провернуть. Я решил, что, поскольку я фактически навлёк заражённых на нас выстрелами своего оружия, то я в некоторой степени виноват во всём происходящем. Поэтому наружу пойду я. Компанию же мне составят те, кто своим… раздолбайством — по-другому не назвать — создал все условия для того, чтобы непрошеные гости подошли вплотную к нашему запасному выходу. Это Антон, который уснул на посту и прозевал всё на свете. Это Алексей, который с Антоном на пару доменялись сменами до того, что сменяют друг друга через сутки и как следствие — спят на посту. И это… Забыл, как зовут. В общем — ты.

Полицейский показал на меня. Нет, он, конечно, мог указывать на Ангелину, сидевшую где-то позади, или на восьмилетнего пацанёнка с большой головой, которого я часто видел в зале игровых автоматов. Если бы можно было провести вектор от его пальца дальше по прямой до бесконечности, он пересекал бы именно нас троих. Но я с самого начала, без всяких векторов и пояснений, понял, что — или кого — он имел в виду.

— Из вас троих состоял патрульный наряд, задача которого заключалась в наблюдении за вверенной территорией и своевременном докладе об угрозах. Ваш наряд, говоря по-простому, проштрафился, и ответственность понесёт каждый, чтобы в дальнейшем никто не воспринимал вахту на крыше как курорт, на котором можно заниматься, чем вздумается. Это понятно?

— Да, — буркнул Тоха.

— Понятно, — промямлил Лёха.

Я не смог сказать ничего, однако полицейский всё ещё смотрел на меня, ожидая ответа. Его взгляд, направленный в мою сторону, обрекал меня на смерть — так я тогда думал. Первой идеей было начать оправдываться и приводить какие-нибудь доводы в пользу того, чтобы не ходить никуда. Плевать, какие — лишь бы не ходить. Умолять, стоять на коленях, плакать — только бы не выходить наружу и не