академии. Он не хотел лишний раз быть объектом зависти для сослуживцев, ведь не все тогда могли позволить себе иметь машину. Но, сидя в своей гримерке и готовясь к спектаклю, отец не любил, когда его отвлекали не по делу с очередным новым анекдотом или пустой болтовней. Если же дело касалось предстоящего спектакля, он всегда разъяснял и подсказывал охотно. Терпеть не мог, когда задерживали начало спектакля и всегда говорил помощнику режиссера Елизавете Абрамовне Забелиной: «Лизочек, ну давай начинай, уже семь часов, пора!» – «Так как же, Анатолий Дмитриевич, ведь не было сигнала от администратора, что зал готов. Может, некоторые еще в раздевалке» – «Лизочек, это их проблемы. Мы должны начинать вовремя. Хуже нет, когда зритель сидит и ждет начала, а потом начинает хлопать».

Очень бережно относился к тексту. Сам всегда точно его знал (хотя память была не очень хорошая) и не любил, когда авторский текст подменяют своим (проще говоря, «несут отсебятину»). Заучивая свою роль, всегда точно знал все последние реплики партнера и очень сердился, когда их выдавали неправильно. Просил артиста выучить свой текст точно и советовал ничего нового не выдумывать. Он был очень профессиональным актером.

Есть артисты, которые обожают устраивать на сцене розыгрыши. Папа этим никогда не увлекался, да и с ним шутили только по молодости. Впоследствии, кажется, побаивались.

Он всегда выкладывался на сцене. Играл в полную силу, не щадя себя. Никогда не давал себе поблажек при любом состоянии здоровья и при любых жизненных обстоятельствах. Когда он был на сцене, его сердце билось в безудержном ритме. Я думаю, если в это время ему бы измерили давление, то оно было бы, конечно, повышенным. Надо было глубоко проникнуться сущностью того или иного персонажа, чтобы сказать о каждом с такой исчерпывающей полнотой и общностью. Например, сравнивая двух героев, папа сказал: «У Бродского (персонаж пьесы Льва Славина “Интервенция”) пульс 140, а у Юсова (персонаж пьесы Александра Островского “Доходное место”) пониженное давление, у него внутри холод».

Но надо заметить, что премьерные спектакли у него всегда получались хуже, чем последующие – он очень волновался, даже уже будучи мастером сцены. Плучек говорил, что Папанова надо смотреть на шестой-седьмой день после премьеры. «Накатанные» спектакли играл блестяще – все репетиционные находки возвращались. Но у критиков есть обычай приходить именно на премьеры. В данном случае они обделяли себя тем, что видели «не того» Папанова. Во время спектакля в антрактах папа не был завсегдатаем актерского буфета. Вообще в буфете появлялся крайне редко, только когда в течение дня не успевал пообедать и был голоден. Хотя, по рассказам мамы, в старом Театре сатиры (он тогда находился тоже на площади Маяковского, но в здании, которое потом перешло к театру «Современник») был прекрасный буфет и очень милая буфетчица. Тогда молодые артисты, в том числе и мои родители, частенько засиживались там после спектакля за полночь. Буфетчица никогда никого не выгоняла, давала молодежи вдоволь пообщаться. Ведь актерский буфет в жизни театра многое значит. Это не только место, где можно перекусить, но и клуб, где обсуждают, спорят, разыгрывают друг друга, знакомятся, влюбляются, расходятся и даже иногда получают роли. Но это все было в молодости, а потом в нахлынувшей круговерти дел было уже не до посиделок в буфете. Да и не любил отец, когда ему «в рот смотрят во время еды».

Даже при выезде на гастроли мама всегда брала с собой электрическую плитку, маленькие кастрюли, ложки, вилки, ножи – все для того, чтобы можно было поесть в номере, хотя за театром всегда закреплялась хорошая столовая. Очень часто горкомовская, где все было на несколько порядков выше, чем в городском общепите. Но прикрепление к такой столовой не всегда обходилось без проблем. Иногда самым популярным актерам приходилось играть концерт для городского руководства или идти к нему на прием с ходатайством. Прекрасный директор театра, однокурсник моих родителей Александр Петрович Левинский иногда просил отца: «Толя, ну выступи в концерте, тогда уже точно все двери в городе для театра будут открыты!» И, конечно, папа не мог отказать. Он очень много делал добра, и не только для работников театра, но и для друзей, знакомых, родных. Ходил к разным начальникам, хлопотал за чью-то очередь в получении квартиры, кому-то выбивал ордер на жилье, кому-то телефон, звания, и так далее… Он всегда находил для этого время.

Однажды Михаил Михайлович Державин рассказал такую историю: «Как-то с Анатолием Дмитриевичем пошли мы к заведующему отделом культуры ЦК КПСС Василию Филимоновичу Шауро, чтобы продвинуть документы на получение званий народных артистов СССР Плучеку и Менглету. Я тогда был председателем месткома. В кабинете у Шауро Папанов говорит:

– Я слышал, что вы любите чай с сушками?

– Да очень люблю.

– И я люблю, на фронте привык.

Секретарша сразу же принесла горячий чай с сушками. Завязалась беседа про жизнь, про театр, про войну. Беседовали довольно долго, а когда уходили Папанов сказал:

– Ну ведь Вы, Василий Филимонович, знаете, зачем мы приходили».

А вот что об отце вспоминал сценарист и режиссер Виктор Мережко: «Папанов всегда всем помогал. Когда он узнал, что у меня в квартире нет телефона, тут же предложил: “Ты узнай фамилию начальника телефонного узла, завтра пойдем!” Заходим в здание, и Папанов с криком накидывается в вестибюле на какого-то человека: “Как вам не стыдно? Тут крупнейший писатель современности (какой я к черту тогда был писатель?) прозябает без телефона!” Я потом спросил у Папанова, как он вообще догадался, что это и есть начальник, на что Анатолий Дмитриевич ответил: “По морде”. Через два дня у меня был телефон. Анатолий Дмитриевич любил звонить рано утром, когда я еще спал, чтобы сказать своим незабываемым голосом: “Просыпайся, Витюха, надо писать бессмертные произведения!” А потом каждый год, в начале января, Папанов угощал за свой счет того телефонного начальника. Звонил и говорил: “Витюха, завтра будем угощать нужника”».

Сложнее всего ему было хлопотать за близких. Уж так он был воспитан родителями и временем – для себя в последнюю очередь. Моя мама, заслуженная артистка России Надежда Юрьевна Каратаева, проработала с ним вместе в Театре сатиры 40 лет. Но не было случая, когда папа просил для нее звания, роли, привилегии. Однажды, например, на маму были посланы документы на получение звания «заслуженной». Дело двигалось очень медленно, бумаги застряли. Тогдашний секретарь партийной организации театра Борис Рунге подошел к папе с предложением вступить в ряды КПСС. За это он обещал, что в райкоме похлопочут за маму.